Дочь солнца. Хатшепсут

Собрав все силы, она потянула за левый повод, колесничий протянул руку из-за её спины и тоже вцепился в ремень. Лошади свернули, но колесница всё же налетела колесом на валун. Раздался громкий треск ломающегося дерева, и Хатшепсут вылетела из опрокинутой колесницы. Испуганные лошади потащили упавшую на бок и гремящую по камням повозку. Царевна прокатилась по земле и осталась лежать, уткнувшись лицом в песок.

Было удивительно — так близко спознаться с грязью и песком. Земля оказалась твёрже, чем она ожидала, и обдавала тело жаром. Галька казалась валунами, пока глаза не привыкли. В трёх дюймах от её носа торопливо пробежал жучок, спотыкающийся на крупных песчинках. Позлащённая солнцем трава возвышалась, как болотные заросли папируса и тростника. Острый камень впился ей в бедро, ободранные ладони горели, а главное — о, борода великого Птаха[35] — она не справилась с лошадьми!

Она села и взглянула на колесничего, который пытался подняться на ноги. Не осмелится ли он бросить на неё укоризненный взгляд? Но он был хорошо обучен общению с царственными особами и знал своё место.

   — Я умоляю Ваше Высочество простить мою неуклюжесть, — вздохнул он, покачнувшись и схватившись за колено. — Я от всей души молю, чтобы Ваше Высочество не пострадали.

   — Нет, только слегка ушиблась и вся в грязи. Дай мне руку.

Он протянул мозолистую ладонь, помог ей встать и принялся неуклюже топтаться вокруг, видимо, раздумывая, должен ли он отряхивать царевну. Хатшепсут не знала, злиться или смеяться над этим несчастным, которого она на время поездки разжаловала из возниц.

   — Ты ранен? — резко спросила она, заметив, что колесничий осторожно сгибает и разгибает колено.

   — Кажется, нет, Высочайшая. Я вроде подвернул ногу, но умоляю вас не беспокоиться.

   — А что с лошадьми?

Оба посмотрели на север, где в клубящемся облачке пыли можно было с трудом разглядеть лошадей. Возница снова вздохнул.

   — От колесницы осталось совсем немного, царственная госпожа. Когда они доломают всё, им станет нечего бояться и они остановятся пастись. Я пойду за ними.

   — А ты можешь идти?

Он шагнул и осмелился улыбнуться:

   — Да, всё в порядке.

Хатшепсут посмотрела на него и с трудом сдержала улыбку — он был грязный и ободранный, его шенти[36] сбилась, а глаза смотрели в сторону.

   — Наверно, мне стоит больше прислушиваться к твоим предупреждениям, Неб-ири.

   — Если Ваше Высочество сочтёт нужным, — осторожно ответил тот. — Но моя госпожа храбра, как лев.

   — Да, и вот до чего довела нас моя храбрость. Иди поймай этих красивых скотов, поезжай во дворец и привези мне другую колесницу. Я пойду вон к тому святилищу и буду ждать тебя.

— Хорошо, моя госпожа, я управлюсь быстро.

Он захромал на север, а Хатшепсут, перекинув через руку порванный и грязный плащ, направилась через раскалённые пески к сложенному из земляных кирпичей небольшому святилищу Аменхотепа I[37], которое стояло у подножия скал близ обрушившихся колонн храма Неб-Хепет-Ра. Теперь она могла смеяться вслух.

ГЛАВА 5

В маленькой, прокопчённой дымом вечно горящего очага винной лавке, затерявшейся в Городе Мёртвых, над остатками полуденной трапезы сидел молодой человек. Перед ним стоял почти пустой кувшин — судя по остаткам пищи на блюде, он предпочёл вино еде. Это был высокий мужчина лет тридцати. Он не отличался красотой, но его внешность обращала на себя внимание — у незнакомца были широкие кустистые брови и резкие морщины, подобно шрамам сбегавшие от носа к уголкам рта. Его квадратные плечи и жилистые руки, обхватившие чашу, производили впечатление грубой силы; чёрные глаза блестели, словно он радовался какой-то шутке. На нём был серебряный головной убор, сверкавший даже в тусклом полумраке так, что глазам было больно, поэтому не было заметно, что шенти на нём из обыкновеннейшего полотна, а нагрудное ожерелье и браслеты не золотые, а позолоченные. Кроме него, в лавке никого не было, если не считать толстого хозяина, который мыл посуду в углу и внимательно рассматривал своего посетителя.

Дверь лавки отворилась, звякнул колокольчик. Очень худой человек, в руках у которого были приспособления для письма[38], подошёл к хозяину.

— Кто-то здесь звал писца Сенмена?

Хозяин указал мокрым пальцем на молодого человека в углу и возвратился к своей посуде. Слегка приподняв брови при виде роскошного серебряного убора, писец подошёл к низенькому столику, за которым на грубой тростниковой циновке сидел, подогнув под себя одну ногу, посетитель. Слегка обескураженный безучастным поведением незнакомца, писец неуверенно спросил:

   — Ты просил о моих услугах?

Посетитель ответил не сразу. Он пристально поглядел на стоявшего с таким видом, будто его что-то позабавило, а затем, к удивлению писца, рассмеялся.

   — Подойди, Сенмен! — наконец сказал он. Его голос был глубоким и звучным, но странно надтреснутым, словно звук колокола с изъяном. — Ты не узнаешь родного брата?