Дочь Сталина

И тогда умер мой отец. Молния ударила в самую вершину горы, и раскаты грома прокатились по всей земле, предвещая теплые ливни и голубое, чистое небо… Все так ждало этого чистого безоблачного неба без нависших над головой свинцовых туч. Всем стало легче дышать, говорить, думать, ходить по улицам. В том числе — и мне» («Только один год»).

Гроб с телом был выставлен в Колонном зале, но дойти туда даже человеку, имевшему пропуск с пометкой «Проход повсюду», было нелегко. Милиция и грузовики оцепили Центр, чтобы остановить людей, устремившихся сюда. Светлана, стоя у гроба отца, слышала, как один генерал возбужденно сказал другому, что «толпа безобразничает» и что «необходимо принять меры».

Константину Симонову пришлось пролезать под грузовиками, перегородившими Неглинную, он был стиснут со всех сторон толпой так, что не мог вынуть из кармана свое удостоверение, и еле выбрался из давки где-то у задов Малого театра.

В комнате позади президиума люди накладывали на рукав повязки. Одни уходили в почетный караул, другие возвращались из него… «Сначала стояли в почетном карауле, потом прошли в зал… Сменялись поочередно почетные караулы — то играла музыка, то пел женский хор»…

Симонов всматривался в лицо уснувшего навеки вождя. Оно было очень спокойным, «нисколько не похудевшее и не изменившееся. Волосы в последнее время начали у него немножко редеть (это бывало видно, когда он ходил во время заседаний и, проходя близко от тебя, поворачивался боком). Но сейчас это было незаметно, волосы спокойно лежали, откинутые назад, и уходили в подушку. Потом, когда мы сменялись, стали обходить гроб кругом, я увидел лицо Сталина справа, с другой стороны, и снова подумал, что лицо это совсем не переменилось, не похудело, и что оно очень спокойное, совсем не стариковское! еще молодое…

Когда я стоял один из самых последних караулов, вдруг по помосту, на котором стоял гроб, на две-три ступеньки вверх поднялась дочь Сталина Светлана и долго смотрела на отца, на его лицо. Повернувшись, отошла и снова села в кресло, стоявшее справа от головы Сталина» («Глазами человека моего поколения»).

А вот как об этом же пишет Светлана:

«В те дни перед похоронами я стояла у гроба многие часы и смотрела на людские потоки, проходившие через Колонный зал. Люди вели себя по-разному. Многие плакали… Кто нес цветы, кто смотрел с любопытством, чтобы удостовериться — да, правда, его больше нет. Иногда мои глаза встречались с глазами моих знакомых по школе, многих я не видела годы. Мне было страшно от того, что мои собственные чувства были противоречивы: я одновременно испытывала боль и облегчение, ругая себя за то, что я плохая дочь. В момент последнего прощания, когда следовало поцеловать лоб покойного и все вокруг ждали этого и смотрели на меня, я так и не смогла заставить себя сделать это. И ни разу не ходила потом к могиле отца у кремлевской стены».

Константин Симонов продолжает свое скорбное повествование — тогда он был опечален смертью вождя:

«Из задней двери вышли руководители партии и правительства и подошли к гробу. В эту же минуту маршалы начали брать подушки с орденами и медалями Сталина. И только тут я заметил, хотя несколько раз за эти дни стоял в карауле, лежавшие перед гробом в ногах эти подушки. Первую подушку взял Буденный, за ним стали брать другие. Гроб накрыли крышкой с полукруглым стеклянным или плексигласовым фонарем над лицом Сталина, подняли и понесли. Процессия двигалась медленно, мы шли в последних рядах ее, позади нас, еще через один или два ряда, шли дипломаты. Оглянувшись, я увидел, что некоторые из них идут в странно и даже нелепо выглядевших в этой процессии цилиндрах.

Впереди у лафета были видны покачивающиеся на головах лошадей султаны и четыре тонких солдатских штыка по четырем сторонам гроба. Напротив гостиницы «Москва», когда мы шли мимо нее, стало видно, как, поднимаясь в гору Красной площади, уже движется процессия с венками.

Траурный митинг начался, когда гроб поставили около Мавзолея…»

О самом митинге оставил воспоминания американский журналист Гаррисон Солсбери: