Дочь Сталина

Несколько часов Светлана провела в библиотеке, погрузившись в этот страшный документ. Главным его содержанием была правда о сталинских репрессиях. Из 139 членов и кандидатов в члены ЦК партии, избранных на XVII съезде, 98 человек, то есть 70 %, были арестованы и расстреляны, большинство в 1937–1938 годах. Из 1966 делегатов этого съезда 1108 были арестованы по обвинению в контрреволюционной деятельности.

Хрущев упомянул и о зловещей роли НКВД в сталинских репрессиях, о недопустимых методах допросов, пытках, избиениях ни в чем не повинных людей. Но все же он не сказал, да и не мог тогда сказать всей правды. Только в девяностые годы историки и социологи смогли назвать страшную цифру истинных потерь — 40 миллионов человек, включая «кулаков» и жертвы насильственных переселений целых народов в годы Отечественной войны.

Он только коснулся в своем докладе странных и подозрительных обстоятельств убийства Кирова. И тут же заговорил о другом, словно сам испугавшись своей смелости. Впервые рассказал о судьбе Постышева, Эйхе, Рудзутака. Я. Э. Рудзутак, который провел на царской каторге десять лет, тоже вынужден был подписать ложные показания, которые вырвали у него под пыткой в ходе следствия. Но на суде он от них отказался и хотел публично разоблачить методы следствия НКВД, заставляющие невинных клеветать на себя и других людей. Но суд не обратил внимания на его слова. Рудзутак был осужден и расстрелян.

Светлана была достаточно подготовлена к этим разоблачениям, и поэтому они не ошеломили ее, как многих других, свято веривших в непогрешимость вождя и его чекистов. Ей вспомнились рассказы ее теток, к тому времени вернувшихся из тюрьмы. Евгения Аллилуева, вдова дяди Павла, подписала все предъявленные ей обвинения — в шпионаже, в отравлении мужа, в связях с иностранцами. «Там все подпишешь, — говорила она, — лишь бы оставили в покое и не мучили. Ночью никто не спал от криков в камере, люди кричали нечеловеческими голосами, умоляли убить, лучше убить». Тетя Аня сошла с ума в тюрьме. Что ей пришлось пережить, об этом можно только догадываться.

«Страшней всего было то, что я верила тому, что читала, — с болью призналась она. — Не верить было невозможно… Я думала о судьбе Сванидзе и Реденса, и мое сердце проваливалось в пустоту. Если бы я могла опровергнуть, не верить, воскликнуть: «Клевета, он не делал этого!» Но я не могла. Я вспоминала разговоры с друзьями и то немногое, что было доступно из неофициальных источников. На память приходили опять послевоенные годы и мрачная зима 52–53 годов, когда я сама видела, что многое творилось по указу отца» («Только один год»).

Наконец Светлана вернулась в столовую, где ее с нетерпением поджидали Микоян с женой. Она прочла в их глазах тревогу и сказала:

 — К сожалению, все это очень похоже на правду.

Микоян вздохнул с облегчением. Он боялся, что Светлана будет спорить или расплачется.

 — Я надеялся, что ты поймешь, — говорил ей Анастас Иванович за ужином. — Мы хотели, чтобы тебе не пришлось неожиданно услышать это на собрании. Через неделю документ будут читать во всех партийных организациях.

Супруги Микояны поступили как истинные, старые друзья: они предупредили Светлану, дали ей неделю на размышления и подготовку к тяжкому испытанию. О том, как Светлана его пережила и какой след оно оставило в ее душе, мы не можем судить ни по ее воспоминаниям, ни по отзывам людей, наблюдавших ее в эти дни. В институте она очень скоро прослыла очень скрытной, сдержанной и непроницаемой для «чужих». С немногими близкими друзьями она, конечно, была другой.

Через несколько дней Светлана сидела на собрании в Институте мировой литературы, где обсуждался знаменитый доклад Хрущева и кипели страсти. Все говорили о необходимости перемен и с трудом сдерживали лавину эмоций. Рой Медведев в своей книге «Свита и семья Сталина» тоже упоминает об этом собрании. Присутствующие, конечно, знали, что среди них находится дочь Сталина, перешептывались и указывали на нее глазами. Внешне Светлана прекрасно сохраняла самообладание и ничем не выдала своих чувств.

Зачем она пришла на это собрание? Зачем добровольно подвергла себя истязанию? Едва ли ее заставляли это сделать строгие партийцы, которые сгоняли народ на тоскливые заседания. На этот раз неявку Светлане Сталиной охотно простили бы.