Дочь священника

А кроме того, снедаемая нерастраченным ядом – потребностью гадить по мелочам, даже не получая практической пользы, – она нашла себе отличную забаву. Миссис Криви была из тех, кто испытывает психический оргазм, когда подложит кому-то свинью. Ее междоусобица с директором соседней школы, мистером Болджером – по сути, односторонняя, поскольку мистер Болджер никак не мог тягаться на равных с миссис Криви, – велась самым безжалостным образом, под лозунгом «усрамся, но не сдамся». Возможность досадить мистеру Болджеру была так дорога миссис Криви, что она даже была готова иной раз потратиться на это. Годом ранее мистер Болджер написал лендлорду (каждый из них то и дело писал ему, жалуясь на соседа) о том, что кухонный дымоход миссис Криви дымит ему в окна, поэтому он будет признателен, если она поднимет его (дымоход) на два фута. В тот же день, как миссис Криви получила письмо от лендлорда, она вызвала кирпичников и опустила дымоход на два фута. Это обошлось ей в тридцать шиллингов, но оно того стоило. За этим последовала затяжная партизанская война в виде перекидывания в сад соседа всякой дряни по ночам, и миссис Криви в итоге одержала безоговорочную победу, опорожнив ведро влажной золы на клумбу тюльпанов мистера Болджера. Это случилось незадолго до появления Дороти. А вскоре после этого миссис Криви заметила, что корни сливы мистера Болджера протянулись под стеной на ее половину, и не пожалела целой банки гербицида, чтобы угробить дерево. Это дало возможность Дороти услышать редчайшее явление природы – смех миссис Криви.

Но Дороти первое время была слишком занята, чтобы обращать внимание на директрису и ее скверный характер. Она вполне понимала, что миссис Криви – женщина коварная и что сама она находится при ней фактически на положении рабыни, но это не особенно ее заботило. Все свое внимание и силы она отдавала работе, не думая ни о личном комфорте, ни о своем будущем.

Ей потребовалась всего пара дней, чтобы навести порядок в своем классе. Как ни странно – ведь она не имела ни опыта преподавания, ни готовых теорий на этот счет, – с первого дня она принялась, словно следуя инстинкту, что-то менять, планировать, обновлять. Столько всего требовалось сделать. Прежде всего, разумеется, отказаться от тягомотных «переписей», и на третий день Дороти это сделала, несмотря на ворчание миссис Криви. Кроме того, она сократила уроки чистописания. Дороти была бы рада совсем отказаться от них, во всяком случае для девочек постарше (ей казалось нелепостью, чтобы пятнадцатилетние девочки тратили время на чистописание), но миссис Криви об этом и слышать не хотела. Она придавала чистописанию почти суеверную значимость. А кроме того, следовало, разумеется, избавиться от вздорной «Стостраничной истории» и нелепых детских «справочников». Но просить миссис Криви купить новые книги для школы было бы в лучшем случае бесполезно, поэтому Дороти с трудом отпросилась в первый субботний вечер в Лондон и потратила два фунта и три шиллинга (почти весь свой заработок) на дюжину подержанных экземпляров дешевых школьных изданий Шекспира, большой подержанный атлас, несколько книг сказок Андерсена, геометрический набор и два фунта пластилина. С таким инвентарем, а также с книгами по истории из библиотеки Дороти почувствовала, что может всерьез приниматься за дело.

Она сразу почувствовала, что главное, в чем нуждались эти девочки и чего никогда не получали, – это внимание. Поэтому она поделила класс на три группы и стала проводить уроки таким образом, чтобы две группы могли заниматься самостоятельно, пока она что-нибудь «прорабатывала» с третьей. Поначалу было трудно, особенно с младшими девочками, сразу отвлекавшимися, стоило оставить их одних, так что приходилось вечно быть настороже. И все же как чудесно, против всяких ожиданий, подтянулись почти все ученицы за те первые недели! По большей части они вовсе не были тупыми – просто заторможенными из-за нудной, механической зубрежки. Примерно неделю они казались неспособными к переобучению, а затем вдруг их заморенные умы воспрянули и расцвели, словно маргаритки после садового катка.