Дочь творца стекла

Их поведение было для того, чтобы взбодрить ее. Риса хотела бы лучше знать своих братьев и сестер. Семь и Тридцать не могли испытывать такую близость. И Мило был прав. Она не знала, как скоро Ромельдо прибудет из инсулы. Она не хотела смотреть на торжествующего Фредо.

— Я не против задержаться, — сказала она. — Но ненадолго.

Если бы они шли, Мило сделал бы колесо от радости.

— Поблагодари казаррину, Камилла.

— Спасибо, казаррина, — сказала Камилла, не оглянулась, но кивнула. — А тебе не спасибо, — сказала она Мило. — Ясно же, что она хочет быть дома, а не с такими, как мы, — она слышала, как девушка добавила тише. — Хотя я не знаю, что за беда с ее родителями. Они просто передадут корону новому королю. Разве это опасно?

Мило приподнял брови, прося разрешения у Рисы. Она кивнула и сделала вид, что смотрела на проплывающие мимо гондолы.

— Это не вся история, — и Мило зашептал на ухо сестре.

14

Я посмотрела пьесу, написанную рифмованными куплетами, названную «Казарка Барнаббо: морская трагедия в семи актах», написанную (термин использую вольно) кем-то, зовущим себя «Поэтом народа». Жаль, я потратила зря вечер.

— Амаретта ди Понти в письме Ренальде Сеттекорди из Тридцати

— Вряд ли мы должны идти внутрь, когда мы на работе, — сказала Камилла, когда они остановились перед старым зданием. — Это не правильно.

— Я просто загляну, кто там, — предложил Мило, спрыгнув с телеги и грациозно развернувшись. — Нам не нужно заходить. Если капитаны пройдут мимо, скажи им, что мы привезли сидр кузену, — он подмигнул Рисе.

— Он шутит, — Камилла чуть обернулась.

— Знаю, — Риса смотрела, как Мило юркнул под аркой и пропал в узкой мощеной улице. Она еще не ходила в этот лабиринт узких дорог и старых каналов, где стены потрескались, покрылись мхом. Улицы были грязными, здания — кривыми. Два ребенка с грязными руками и лицами глядели на них с другого конца улицы. Риса попыталась улыбнуться им, и они повернули головы и убежали, шлепая босыми ногами.

Камилла кашлянула и впервые посмотрела на Рису.

— Прости, ты переживала за родителей, — пролепетала она. Риса кивнула, смутившись от ее сочувствия. — Если Мило заносит… он… я знаю, ты из Семи, а мы просто…

— Мне нравится Мило, — просто сказала Риса.

— Ты другая, — удивилась Камилла. — Я не представляю, чтобы кто-то из Семи и Тридцати сказал, что им нравится страж, — она притихла и подбирала слова. — Мы не те, с кем ты обычно общаешься.

Хоть она знала, что Камилла хотела этим похвалить, Рисе не нравилось, что ей приписывали плохое поведение других. Народ Кассафорте думал, что Семь и Тридцать были наглыми. Многие такими и были.

— Моя семья… Мы не общаемся с Тридцатью. Редкие из Семерки делают это, — сказала она. — Семерка — это семьи ремесленников. Мы работаем. В Тридцати многие другие.

Камилла взглянула на нее и неловко кивнула. Риса боялась, что ее сухие слова посчитают укором. Она не успела уточнить, послышались быстрые шаги, смех Мило. Он вырвался из-под арки, тяжело дыша.

— Обогнал, — сказал он юноше, прибежавшему следом.

— Я дал тебе выиграть, дурак! — сказал юноша. Он был возраста Мило или чуть старше, носил строгую тунику ярких цветов, украшенную желтой косичкой. Этот костюм должен был привлекать взгляды — костюм уличных артистов. Он остановился, заметив Камиллу, а потом Рису, еще сидящих в телеге. Он посмотрел на Рису, на ее простое платье и длинные рыже-каштановые волосы, ниспадающие на плечо. — Светлая леди, — выдохнул он, раскрыв рот. Он коснулся черных волос над его лбом и низко поклонился. — Я бы умер за такую.

— О, нет, — простонала Камилла.

Юноша пронзил ее взглядом и повернулся к Рисе.

— Прекрасна и светла, как ароматная ромашка. Как ароматная ромашка! — он приблизился к телеге, уперся руками в край и посмотрел на них. — Мое сердце так бьется, нет, оно колотится и сбивается! От одной мысли от поцелуев этих губ!

Риса опешила и смотрела на юношу. Он повернул голову.

— Мило, — шепнул он. — Ты не говорил, что твоя леди так красива.

Риса возмущенно посмотрела на Мило. Она еще не видела у него такое выражение лица, она впервые видела стража почти злым. Она отыскала слова.

— Не говорил, — сказала она. Услышала, что голос дрожал, вдохнула и продолжила. — Не говорил, потому что я не его леди.

— О, леди, но это не так, — сказал юноша. — Будь время иным, в вашу честь велись бы сражения. Мужчины бились бы даже за прядь твоих волос. Империи разваливались бы, чтобы поцеловать эту светлую ладонь.

— Рикард, — сказала Камилла, — угомонись. Это казаррина Диветри, а не хихикающая служанка.

— Бедный Рикард! Ему нравятся только те, кто не ответит, Камилла, — сказала другая девушка. Она вышла из улицы с высоким хмурым мужчиной. — Со служанками проблем нет.

Юноша обернулся и нахмурился.

— Поэт народа возмущен, сестра, — холодно сказал он.