Дочь ведьмы

Какое-то время он сидит, погруженный в собственные мысли, но нахлынувшие воспоминания подобны камням, царапающим кожу. Он пытается убедить себя, что все это произошло с кем-то другим. И часто он в это даже верит. Он любит заглядывать в свою мастерскую и ездить на лесопилку, особенно когда воспоминания об этом другом человеке слишком сильно давят на него. В такие дни он ремонтирует старый шкаф: зачищает, шлифует, лакирует. Новые стулья, которые уже готовы, составлены в углу мастерской и ожидают лакировки. Запах лака его не раздражает. Большую часть мебели в доме он сделал собственными руками…

Один англичанин, владелец местного мебельного магазина, как-то спросил, не желает ли Найл выставить что-то из сделанной им мебели на правах «местного ремесленника» и сфотографироваться для витрины. Но он ответил отказом, сказав, что у него не такой тонкий художественный вкус, как у Кристины…

Найл выпивает еще одну порцию теплой водки и едет домой мимо группы подростков. Они идут к автобусной остановке, там на красной скамейке сидит Анн-Мари. Он проезжает немного дальше и останавливается. Подростки, похоже, не знакомы с ней. Он выпивает еще одну кружку водки и выходит из пикапа.

– Эй…

Анн-Мари поднимает голову.

– Давай запрыгивай. Подброшу тебя. Ты же наверняка не хочешь дожидаться автобуса.

Анн-Мари неохотно улыбается. Когда она встает и идет к пикапу, из ее сумки доносится звон.

Уже почти стемнело…

– Вот, присаживайся, – говорит Найл. Он кладет руку на пассажирское стекло, и мороз обжигает его ладонь.

– Спасибо, Найл. – Анн-Мари открывает пассажирскую дверцу, и внутрь врывается холодный воздух. – Вы в порядке? – Она все еще стоит снаружи, придерживая дверцу.

Найлу требуется ровно минута, чтобы до него дошел смысл ее слов. Потом он говорит:

– В порядке? Да, со мной все в порядке. Теперь – да. Не хочу, чтобы ты возвращалась домой одна.

– Спасибо, Найл. – Анн-Мари садится в пикап. Усевшись, она одной рукой сжимает сумку на коленях, а другой хватается за ручку дверцы.

Машина трогается с места.

– Ну вот, поехали, – говорит Найл.

Стекла быстро запотевают изнутри. Анн-Мари ерзает в кресле. Найл нажимает кнопку радиоприемника, идет какое-то ток-шоу, с приборной панели пахнет антифризом. Поскрипывают дворники. Какой-то комик серьезным голосом вещает о том, что Рождество с каждым годом наступает все раньше и раньше. Найл выезжает на пустую дорогу, его слегка заносит, но он быстро выравнивает руль.

– Вы… точно в порядке? – спрашивает Анн-Мари.

– Да, конечно… а что? – Он говорит не очень разборчиво, слова сливаются.

– Вы… не такой, как обычно…

– Да ну что ты! Как нельзя лучше. Как нельзя… лучше. Женщины, женщины… знаешь ли…

Анн-Мари ухмыляется.

– Ну ладно.

В темноте дорога быстро сливается с окружающим ландшафтом, лишь вдалеке видны крошечные огоньки света, да еще то тут, то там мелькают на обочинах кошачьи глаза…

– Уже так темно. Кажется, что сейчас совсем поздно, – говорит она.

Найл молчит. Навстречу, едва не задевая крыло их машины, проносится грузовик.

– Найл!

– Да? Не бойся ты, все хорошо…

Дальше они едут молча. Найл переключается на другой канал. Из динамиков звучат лучшие фолк-хиты семидесятых. Вскоре он чувствует, что Анн-Мари немного успокоилась.

Они проезжают мимо заснеженного поля за деревней. Однажды Кристина привела его туда, к стоячим камням, устроив в день солнцестояния пикник у древнего могильника. Она всегда любила такие вещи.

Прежде чем переехать в Страт-Хорн, Кристина изучала местные языческие традиции и стала одной из участниц фестиваля огня в Белтейне. Он никогда не был на само́м весеннем празднике, но знал, что на нем приветствуются боди-арт, обнаженная натура и секс. Он слышал про оргии. Она танцевала обнаженная с огнем. Иногда перед сном он просил ее рассказать. Ее тогдашних друзей-студентов он назвал хоббитами. Чертов Белтейн. До встречи с ней вся эта эзотерика ничего для Найла не значила. Подумаешь, взбежал на холм как сумасшедший и подставил лицо апрельской росе. Костры – из той же оперы. А теперь… Теперь он вынужден признать, что питает к ним некоторую слабость. Она называла их сигнальными огнями и пекла лепешки. Она радовалась солнцу. Она переехала в Эдинбург семнадцатилетней девчонкой, но врала про свой возраст. Никто не мог ей ничего запретить. Она красила ногти в красный цвет и плела букеты из веток рябины. Позже он поддразнивал ее за это и говорил, что рябина-то уж точно ее до добра не доведет, что за такие замашки ее утопят в реке…

Как-то раз местный фермер пожаловался, что кто-то надел на головы его коров венки из плюща, когда они паслись в поле неподалеку от их дома. Никто тогда не сознался в этой шалости. Кристина вела себя так, словно впервые об этом слышит, но Найл был уверен, что это ее рук дело…

Анн-Мари откашливается.

– Просто хотела сказать… Ну, просто на днях Лорен спрашивала меня кое о чем. Я подумала, что должна вам сказать. Кажется, она очень встревожена.

– Чем именно?

– Она… Кажется, она чем-то обеспокоена. Она хотела разузнать… про свою маму.