Дочь Великой Степи

Вся в холодном поту, она, пересилив себя, потянулась за мечом – но не было у нее на поясе меча, не полагалось по ее гладиаторскому статусу. Дура, тупица безмозглая, да ведь сейчас она любое оружие могла выбрать, никто б не возразил!

Гигант высоко подпрыгнул. Опустившись на ноги, взмахнул правой ручищей, словно покачиваясь в ритмичном танце. Сейчас он не думал атаковать, наоборот, сам заманивал врагов в атаку…

Люди ждали. Они будто стали многотелым существом с Эвмеем-головой и всеми остальными вооруженными конечностями. Даже чернокожий, отделенный от всех бегством и погоней, как бы влился в это тело, широко раскинувшееся по арене. Все они оставались живы и почти целы. Некоторые сохранили оружие.

Бестия поняла, что никакая ее хитрость на них теперь не подействует. Взревев от ярости, она отпрянула назад. Этого негр не ожидал; получив сильнейший удар в грудь, он отлетел почти к ограждению.

Публика орала. Гипсикратия, едва веря себе, поняла, что в голосе толпы снова звучит восторг, наслаждение творящимся внизу действом. И тут – она не поняла, как это произошло, – ее копье воткнулось в живот твари.

– Р-р-разом! – взревел Эвмен. Три пары рук вцепились в древко и нажали.

Колени подгибались, мышцы, казалось, готовы были лопнуть. Троглодит дышал им в лицо тяжелым смрадом. Пришедший в себя негр подскочил сбоку и древком сломанного копья ударил гиганта в подколенный сгиб. Тяжелая туша завалилась на песок – но тут же вскочила, щедрой горстью рассыпая вокруг себя тяжелые удары. Сила чудища была невероятной. Гипсикратия осознала себя уже в полете, а потом – в падении.

Ее так приложило о песок, что перед глазами вспыхнуло. Сипя отбитыми легкими, скифянка попыталась встать. Со второй попытки ей это удалось.

Троглодит тем временем опрокинул Эвмена на арену, но еще не успел растерзать. Галл, тоже, видимо, оглушенный, неуклюже спешил на помощь, тяжело, не по-боевому замахиваясь мечом. Он явно опаздывал.

Собрав все силы, Гипсикратия бросилась вперед. Ловко поднырнула под лапу толщиной с доброе бревно, ударила копьем – и острие вошло в грудную клетку троглодита. Увы, совсем неглубоко – однако тот отвлекся, выпустил Эвмена.

– В стороны, вороновы дети! – прохрипел рудиарий, поднимаясь.

Чудовище оскалило клыки, угрожающее зарычало. Раны словно и не беспокоили его.

Чернокожий наконец сумел найти целое копье. Не дожидаясь команды, он бросился на гиганта сбоку.

Ярость затуманила рассудок троглодита, превратив его в обычного зверя. Он тяжело развернулся и прыгнул, пытаясь дотянуться до ближайшего из врагов. И впервые упустил из виду Олафа.

Тот, широко взмахнув секирой, до обуха погрузил лезвие в череп твари.

Исполин встал на задние лапы, окатив арену хриплым ревом. Покачнулся – и тяжело рухнул, подняв тучу песка…

Цирк не просто взревел в двести тысяч глоток – он взорвался, как извергающийся вулкан!

Гипсикратия стояла, опираясь на копье. Пошатываясь, она смотрела на поверженное чудище.

Мертвый троглодит стал как будто больше похож на человека. Он лежал с открытыми глазами, оскалив зубы, большие и ровные, по форме напоминающие человеческие. Сильно выступающие скулы, плоский, с глубоко вогнутой переносицей, нос… Низкий лоб расколот до козырька надбровий… Лицо. Странное, но почти человеческое. Искаженное гримасой.

Вокруг туши приплясывал негр, потрясая сломанным копьем; Галл с Олафом, обнявшись, ревели что-то неразборчивое; сидя на песке, щербато улыбался Эвмен… А она просто стояла, чувствуя безумную усталость, и думала только об одном. Что стала ближе к свободе и дому ровно на пять боев. А от смерти – настолько же дальше.

Говорит Гипсикратия

…Не раз, страдая от ран после очередного боя, заглушая пережитый страх вином, отдаваясь очередному любовнику или обреченно выходя на арену, я спрашивала: «За что мне все это?!»

Какой страшный, неведомый миру грех я совершила, что небожители так карают меня?

Я же не жгла селения, не распарывала животы беременным женщинам и не ловила младенцев на копье… Не распинала рабов за разбитую вазу и не продавала за долги целыми семьями. Я была верна Теоклу при его жизни и не нарушала никаких клятв…

Почему те, кто творил все это и много худшее, счастливы и богаты? Темные ли обряды в храмовых подземельях Кибелы тому причина? Или дух давно погребенного колдуна из разоренного не мной степного кургана тому виной?