Дочерь Божья

— Не извиняйтесь, — хмыкнул Йост. — Это, наверное, самое яркое событие в тепличной жизни этих тупиц. — Он снова рассмеялся. — Якоб, — он кивнул на закрытую дверь, — единственный из моих сыновей, у кого есть голова на плечах. Но он воспринимает все чересчур всерьез. — Йост вздохнул и нагнулся, чтобы выколотить трубку в исполинской стеклянной пепельнице. Затем почистил трубку ершиком и наконец снова посмотрел на Сета. — Я совершенно не удивлен, — сказал он. — Наверное, теперь стоит рассказать вам почему. — Он ненадолго прервался, чтобы снова набить трубку. — Все началось в 1939 году, когда мне в лавку принесли эту картину. На дворе было лето, я только окончил университет и помогал отцу в работе. Моей учебной специальностью была история искусств, и я собирался стать реставратором… Посетитель вел себя с бесцеремонностью мелкого служки очень важных персон, — вспоминал Йост. — Он вышел из черного автомобиля и зашел в лавку с картиной без рамы. Ничего особенного не было в том пейзаже, написанном маслом по дереву. Краска была свежей, чувствовалось, что художник рисовать умеет, но звезд с неба не хватает. Человек хотел, чтобы рама для картины была готова к вечеру. Просьба необычная, но выполнимая. Я справился с работой к сроку без особых хлопот… Позже я выяснил, что этот человек работал на Германа Геринга. А картина предназначалась фюреру — Адольфу Гитлеру… Когда война в Европе полыхала вовсю, моя семья с неким извращенным интересом следила за Герингом — исключительно потому, что он был так близко от нас. Но для некоторых моих родственников, поселившихся в Зальцбурге, Геринг представлял отнюдь не праздный интерес… Моя родная тетка, отцовская сестра, в двадцать восьмом вышла там замуж за торговца произведениями искусства. После гитлеровской аннексии Австрии жизнь пошла под откос, ее мужа забрали на фронт, и он где-то погиб. В сорок третьем отец послал меня в Зальцбург, чтобы потом, при возможности, переправить в Швейцарию… Но прежде чем мы с тетей успели эвакуироваться, в Зальцбург вошли немецкие солдаты. Они прочесывали художественные галереи, университетские факультеты искусствоведения и музеи в поисках, по их словам, «истинных патриотов», которые помогли бы им разобраться с шедеврами мирового искусства, которые ежедневно доставлялись в Мюнхен со всего света.

Йост рассказал Сету, как они с тетей тщетно пытались объяснить армейским дуболомам, что настоящего эксперта, ее мужа, уже успели зачислить в вермахт простым рядовым и убить на войне. Но солдаты, которые понимали в искусстве как свиньи в апельсинах, уверяли их, что ничего страшного — наверняка он успел научить их чему-нибудь полезному, так что пусть они с теткой не морочат голову и собирают манатки, потому что пора в Мюнхен, грузовик уже их ждет на улице.

Тетя умерла в декабре 1943 года от воспаления легких, но Якоб продолжал работать на Гитлера в мюнхенском пункте сбора трофеев, составляя каталоги и описания произведений искусства, которые свозились сюда грузовиками, поездами и самолетами со всей Европы.

— Мне довольно неплохо жилось, — продолжал Йост-старший. — У меня была продовольственная книжка, в моей комнате жили всего три человека, работавших там же. Мне даже платили зарплату. В гестапо мне сказали, что они все про меня знают, в частности — где живет мой отец. Так что если я попробую сбежать, с ним может «кое-что произойти». Вряд ли в гестапо служило достаточно народу, чтобы заниматься всякой мелкой сошкой, вроде меня, но и проверять не хотелось. — Лицо Якоба исказилось от боли, когда он попробовал выпрямить ногу. — То ли потому, что я так замечательно работал, то ли потому, что я написал письмо Герингу о том, в каких плачевных условиях хранятся в Мюнхене произведения искусства, но меня заметили люди из окружения Гитлера, которые отвечали за работу с искусством. Среди них был Ганс Регер, директор центрального пункта сбора трофеев, который стал выделять меня из прочих, поручая все более и более ответственные задания. — Стук в дверь прервал рассказ Йоста. — Заходи, — отозвался он.

Дверь открылась, и появился Якоб Йост-младший с подносом, на котором были бутерброды, пиво и минеральная вода.

— Я подумал, что вы тут уже проголодались, — сказал он. Сет машинально посмотрел на часы. Почти 9:30. Время пролетело незаметно.

— Спасибо, — сказал Йост-старший. Сет тоже благодарно кивнул, когда Якоб-сын сдвинул книги и бумаги на край столика, утвердил там поднос, разлил пиво по массивным хрустальным кружкам и вышел из комнаты, снова закрыв за собой дверь.

В комнате ненадолго воцарилась молчание, пока мужчины разбирались с пивом и бутербродами. У Сета при виде еды заурчало в желудке, и он понял, насколько в действительности проголодался. После того, как они опять расселись, Йост продолжал.