Это стало серьезной проблемой для Стейси, которая была единственным ребенком в неполной семье. Ее отец умер, когда ей было девять лет, а мама подхватила ВИЧ, когда Стейси исполнилось пятнадцать. В последующие четыре года она заботилась о маме, ходила в школу и пыталась преодолеть осуждение и чувство стыда, связанное с ВИЧ и СПИДом. И все это – без эмоциональной поддержки мамы, которая когда-то была ее близкой подругой. «Я потеряла ее, когда она была еще жива, – вспоминает Стейси. – Я помню, как однажды сама подхватила простуду. Мне хотелось побыть с ней, просто полежать рядом и почувствовать поддержку. Но я не могла, потому что мои бактерии были опасны для нее. Она не могла позаботиться обо мне, и это очень ранило меня. Мой отец умер неожиданно, и я помню свои мысли: «Жаль, что я не была рядом с ним в тот момент». А теперь умирала мать. Она медленно угасала, и мне кажется, это было даже тяжелее».
Многие психологи сходятся во мнении, что внезапную смерть тяжелее перенести в краткосрочном плане, потому что семья должна перестроить свой уклад в период шока и отрицания. Ожидаемая смерть – когда факт открыто обсуждается – дает семье шанс постепенно подготовиться к утрате. 32-летняя Саманта, которой было 14 лет, когда ее мама умерла после двухлетней борьбы с болезнью, вспоминает, как ее мама пыталась подготовить пятерых детей к жизни без нее. «Она знала, что умрет, поэтому делала то, что считала важным, – вспоминает Саманта. – Она задумывалась о том, как будет течь жизнь в семье без нее. Кто будет убирать дом? Кто будет готовить? Она использовала время, чтобы сплотить нас и научить всему. Она никогда не говорила: “Я научу всех вас готовить”, – но делала это, лежа в постели. Мы по очереди занимались ужином, и она каждый день объясняла, как готовить то или иное блюдо. Мы носились между кухней и спальней, чтобы записать рецепт и проверить, правильно ли все делаем. Мы учились, даже не зная об этом». После смерти матери Саманта и ее многочисленные братья и сестры без особых проблем приняли на себя домашние обязанности. По ее словам, это помогло им почувствовать себя способными и уверенными – в детстве и взрослом возрасте.
Длительная болезнь тоже дает семье время на предварительное переживание горя. Оплакивание начинается до смерти матери. Когда девочка знает, чем закончится болезнь мамы, у нее есть время привыкнуть к этой мысли, отказаться от надежд и ожиданий.
28-летняя Бет обнаружила, что предварительное оплакивание возможно, но редко представляет собой завершенный процесс. Ей было 24 года, когда матери диагностировали рак. У Бет было почти два года, чтобы привыкнуть к тому факту, что ее мать умрет. «Мой отец говорит, что он скорбел по маме, когда она болела, – рассказывает она. – Но для меня все было иначе. Да, мы плакали и горевали, пока наша мама умирала, но когда все закончилось и нельзя было ничего вернуть, мой мир развалился на части». По мнению Бенджамина Гарбера, такая реакция нормальна. Он считает, что даже при наличии времени на подготовку нельзя ощутить смерть до того, как человек умрет. «Вы можете предвидеть ее, и, конечно, вам будет легче воспринять ее, как в случае с насильственной смертью, – поясняет Гарбер. – Но в конечном счете подготовка к утрате почти не имеет смысла. Пока человек рядом, говорит, смеется и плачет с вами, он жив. Вот и все».
Это действительно так, когда мама по-прежнему энергична и жизнеспособна, но на поздних стадиях многих болезней человек страдает от ужасной боли, если вообще находится в сознании. В такой ситуации долгие периоды предварительного горевания зачастую осложняются возмущением дочери из-за того, что ее жизнь приостанавливается. Но главное – ее беспокоит тайное желание, чтобы мать наконец умерла.
«Когда пациент серьезно болен, дочери, особенно дочери-подростки, желающие стать самостоятельными и проводить больше времени с друзьями, на каком-то уровне просто хотят, чтобы все скорее закончилось, – утверждает Арлин Инглендер. – Это значит, что они желают, чтобы их мать умерла, потому что хотят вернуться к нормальной жизни. Подобные мысли вызывают у них огромное чувство вины».
«Женщины должны понять, что в моменты большого стресса такие мысли нормальны, – говорит Инглендер. – Таково человеческое желание – жить счастливой, здоровой и продуктивной жизнью. Очень тяжело видеть, как любимый человек страдает от боли, и знать, что он не наслаждается жизнью. Когда мы желаем любимому человеку смерти не только потому, что хотим избавить его от боли, но и потому, что хотим жить нормальной жизнью, это не хорошо и не плохо. Такова природа человека».