Дочери Евы

Для местных жителей, понятное дело, русские – это что-то вроде цыган. Только на наших женщинах можно обнаружить скрипучие комбинации из искусственного шёлка, двадцатисантиметровые каблуки, обилие дешёвой бижутерии. И всё это – в условиях африканской жары. Только наши люди способны «скупаться на рынке» в двубортных пиджаках и умилительно-детских панамках. Но только одно «но», безусловно, смягчает некоторое, мягко говоря, недоумение аборигенов.

Женщины. Девушки. Их разнообразие. Разность. Их белая уязвимая кожа. Их восхитительная непредсказуемость. Доступность, чёрт возьми! Самоотверженность и кротость.

Ходят легенды об особенностях русских женщин.

«А вот у меня была русия…» – вздыхают добропорядочные отцы семейств, рачительные хозяева и заботливые мужья.

«Русия» – это лазейка в иное, иррациональное. Это фейерверк, праздник, неведомое доселе чувство свободы.

Истинные русские аристократки плывут по шуку. Полуденное солнце золотит их нежные спины. Огибает склоны и долины умопомрачительных фигур.

– Мара, золотко моё! Кого я вижу! – мужчина в майке стискивает что есть силы слабо протестующую Лею и пытается заодно обхватить меня.

Натянуто улыбаясь, Лея церемонно раскланивается и хватает меня за руку – только этого не хватало: один раз сделаешь доброе дело – и всё, проходу не дадут.

Мы углубляемся в людской поток, на ходу раскланиваясь, отвечая на расспросы.

Пройти, не встретив знакомых, в этом городе довольно сложно.

Вообразите, однажды в автобусе, следующем маршрутом Бней-Брак – Иерусалим, я встретила соседку по лестничной клетке из прежней жизни.

Никуда ты не уезжала, будто говорило её лицо – довольно вздорной и недалёкой бабёнки, ежедневно вытряхивающей половики над моим окном. Бывшая соседка смело жонглировала расхожими ивритскими выражениями, внезапно срываясь на суржик, а на голове её восседала шляпка с полями. Выражение лица этой женщины сделалось строгим и богобоязненным. Теперь она говорила: у нас, в Бней-Браке.

Стоит Лее выйти из дому, как тут же в толпе образуются заторы и пробоины: кто-то обнимает её, кто-то жалуется, плачет, делится житейскими неурядицами.

Если с вами что-то стряслось, не надо звонить в магендавидадом.25 Звоните Лее.

Если Иешуа спасает глиняные вазы, то Лея склеивает человеческие судьбы. Поднимает падших, утешает, придает смысл будням и накрывает столы в праздник.

Рожает с каждой роженицей и провожает каждого усопшего. Она помнит, когда и у кого прорезался первый зуб, кто вылечился и от чего… «Ай-ай-ай… Что вы говорите? Такой молодой, я же буквально вчера…»

Нет в нашем городе человека, не знающего, кто такая Лея.

Если вы думаете, что мужчина, выкатывающий мусорный бак, – обычный мусорщик по имени Фима Зайчик, малоинтересный, пожилой и беззубый, то вы глубоко заблуждаетесь.

Фима Зайчик с некоторых пор, а точнее, с марта месяца этого года, – не кто иной, как сам Ахашверош, царь персидский. По рынку ходят Мордехай, Эстер, Аман, царица Вашти26…

Я – не пекарь и не псарь,
А простой и скромный царь,
До границы небосвода
Я – властитель всех народов,
В общем, скромность моя
Замечательная!

Еще издалека завидев Лею, Фима Зайчик – Ахашверош – заключает её в свои объятия, и то же самое происходит при встрече с Мордехаем и Аманом.

Если бы вы только знали, сколько пафоса и неподдельной страсти звучало в монологах, произносимых со сцены матнаса.27 А сколько смеха…

Дело в том, что роль царицы Вашти исполнял тоже мужчина. Репатриант из Аргентины, одетый в женское платье, напудренный, завитый и надушенный сладкими духами, упорно не произносил букву «ша» и вдобавок нетвёрдо выговаривал «р», и всякий раз, когда со сцены звучало «Ахасфелос», зрители, да и сами актёры, едва удерживались от рыданий.

Силами местного драмкружка, состоящего из безработных и пенсионеров, был поставлен гениальнейший из спектаклей Пуримшпиль. А дирижировала оркестром, конечно же, неутомимая Лея. Эка невидаль – поставить спектакль в настоящем театре, на настоящей сцене, с настоящими актёрами! А вы возьмите простых, совсем неинтересных с виду людей, далёких от театральных подмостков. И тогда вы поймёте, что такое театр!

Сколько волнения, неподдельной страсти, жара, всепоглощающего вдохновения!

Всякий раз, останавливаясь вслед за Леей в любой точке города, в любое время, пусть даже в ту самую минуту, когда из-под носа со страшным рёвом срывается последний предшабатний автобус, оставляя нас стоящими у трассы с бесчисленными пакетами… всякий раз я поражаюсь терпению и любви, струящейся из её глаз.

Лея любит людей. Причём всех до единого, не делая скидок на морщины, возраст, дурной запах изо рта, чёрную неблагодарность, тривиальную подлость.