Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем (СИ)

А ещё женщину-кошку грели мысли о Миринэ. Нугрур часто расхваливал её красоту в своих рассказах, но действительность превосходила все описания. Подъезжая к окружённому живой зелёной изгородью саду, Миромари услышала сильный и хрустально-чистый, привольно струившийся прохладным горным ручьём девичий голос... В нём перезванивались весенние льдинки, перекликались перелётные птицы, веяло дыхание снежных шапок. Это была «Ласточка» – та самая песня, которую напевал Нугрур в ночь перед своим последним боем. В ушах Миромари отдавалось эхо слов погибшего друга: «Ты её узнаешь сразу. Сразу поймёшь, кто перед тобой. Слышала бы ты, как она поёт! Нет другой такой певицы во всех Солнечных горах, клянусь памятью предков!» Белогорянка ещё не видела девушку, чей голос звучал за оградой, в недрах обширного сада, окружавшего богатый каменный дом, но сердце её уже знало: это Миринэ. Женщина-кошка улыбнулась: душу ей согрело воспоминание о голосе матушки, непревзойдённой белогорской певицы. Родительница и сейчас здравствовала, но уже не так часто радовала слушателей своим волшебным искусством. О ней говорили, что её горло выковано неведомой мастерицей с использованием златокузнечной волшбы.

Закрывая глаза у ночного костра, Миромари видела перед собой личико девушки. Тёплая глубина тёмных очей с пушистыми ресницами распахивалась колдовским омутом, в котором можно было навеки потерять сердце, ротик манил ягодной свежестью, а стан гнулся тонкой ивой. Лебедиными шейками тянулись её руки к виноградным гроздям, складывая богатый урожай в большую корзину с двумя ручками. Как же она подымет такую тяжесть? Охваченная желанием помочь, Миромари окликнула девушку, но та сама схватила корзину и испуганной ланью бросилась в дом – только белая головная накидка мелькнула яблоневым цветом среди гнущихся от плодов ветвей сада.

Потом женщина-кошка увидела Миринэ в доме. Молодостью свежего ветра веяло каждое её движение, от лёгкой плавной поступи сладко обмирало сердце; своенравно сверкали эти тёплые очи, а губки твёрдо поджимались, когда девушку пытались отправить подальше от незнакомой гостьи. Преступлением было держать эту певчую пташку в клетке суровых обычаев, и всякий, кто смел указывать ей, получал отпор в виде хлёсткого, как плеть, взгляда. Даже перед отчимом она не опускала смелых глаз, хотя и молчала, но самое её молчание было гордым и непобедимым. Дерзкий вызов звенел в воздухе, когда она вскидывала мохнатые опахала ресниц и смотрела прямо, пристально, без смущения.

Но так непримиримо и несгибаемо Миринэ держалась лишь с теми, кто давил на неё. Каким спелым яблочным румянцем вспыхнули её щёки тем ранним серым утром, когда они с Миромари встретились в саду у лозы! Какое чистое девичье волнение плеснулось в ночной глубине зрачков, когда их уста едва не соприкоснулись на виноградной грозди! Женщина-кошка могла бы вечно любоваться этим невинным ротиком, жадно обрывавшим крупные, восково-розовые ягоды, но чем дольше она смотрела, тем жарче жалило её желание впиться в него поцелуем. Однако белогорянка решилась поцеловать только гроздь, которой девушка лакомилась – с другой стороны. Лоза, роняя капли с листьев, дышала сырой прохладой, но голова Миромари налилась хмельным жаром. Она дерзнула вложить в губы Миринэ виноградинку – тоже подобие опосредованного поцелуя. Не ягодку обхватили мягкие уста красавицы, а сердце женщины-кошки зажали в своём тёплом и влажном плену.

Разговор через лозу... Миринэ смущённо пряталась за листьями, но никакие укрытия не могли приглушить блеск её глаз, полных жгучего любопытства: «А ты уже когда-нибудь... влюблялась?» Ну конечно, что же могло волновать юную деву, как не любовь?

«Неужели это ты – моя ладушка, моя судьба?» – вопрошала Миромари тёмное небо, которое жалили и обжигали взлетавшие от костра искры. Её смущало только одно – отсутствие у девушки знака, обморока.

– О чём ты думаешь, кошка? – раздался рядом голос Энверуша, вырвав белогорянку из волшебного морока этих сладких помыслов.

Камдуг спал в арбе рядом с телом племянника, люди Темгура дремали под открытым небом, закутавшись в войлочные плащи, бодрствовали лишь двое у костра – женщина-кошка и воин-поэт, всю дорогу смотревший на неё волком.

– К чему тебе мои мысли? – усмехнулась Миромари. – Ты же сказал, что я тебе без надобности.

– Если ты думаешь о Миринэ, забудь, – пристально сверля её взглядом, сказал Энверуш. – Она не для тебя.

– Почему ты решил, что я о ней думаю? – Белогорянка чуть улыбалась уголками губ, не отвечая на враждебность собеседника.

– Я видел, как вы переглядывались, – неприязненно кривя рот, ответил тот. – И слышал ваш разговор тем утром в саду. Мне тоже не спалось, и я вышел подышать воздухом. Я не подслушивал намеренно, просто так получилось. Вот что я тебе скажу, кошка: я не позволю тебе морочить Миринэ голову. Я вижу, что у тебя на уме.

– И что же, по-твоему, у меня на уме? – Белогорянка по-прежнему сохраняла незлобиво-спокойный, слегка насмешливый вид.