Дочери Марса

И ее, сожалеющую о молчании, ставшем сигналом к окончанию свидания, вывели. Она нашла главный вход. Я не буду биться и плакать, пообещала она себе. Я буду действовать, я не оставлю их в покое ни на минуту. Только так жизнь могла оставаться сносной.

Охранник при входе сказал:

— Держитесь, мисс, над головой фрицы.

Только сейчас среди непрекращающейся артиллерийской канонады на линии фронта и рева зениток поблизости она расслышала гул бомбардировщиков. Помедлив секунду, она сунула голову в паз между двумя каменными карнизами и разрыдалась от ужасающего уродства мира, где небо перестало быть небом, а воздух воздухом.

17. Брошенные

Наоми сама не могла понять, откуда у нее взялись силы выйти на улицу, когда огонь зениток прекратился и сирены возвестили, что снаружи безопасно. Но пора было уходить. У ворот мэрии она заметила молодых, но каких-то встрепанных английских солдат с пустыми глазами, многих без винтовок, неверной походкой бредущих мимо. Форма на них была измята и залоснилась от грязи. Они топтались у полевой кухни, где раздавали чай. Эти совсем еще мальчишки пили чай и выклянчивали сигареты, Наоми смутно поняла, что эти парни с ввалившимися глазами с недавно прорванного фронта. Повсюду начали останавливаться военные грузовики, с которых спрыгивали солдаты с винтовками и занимали позиции на главных перекрестках, чтобы остановить волну бегущих и заставить их принять оборону.

Пожилой лейтенант с нашивками какого-то административного корпуса, глядя на это, покачал головой, повернулся и заметил Наоми.

— Ну, вот сейчас и до нас дело дошло, мисс, — сказал он. — Фронт прорван, добро пожаловать. — В его глазах промелькнуло отеческое участие. — Вам бы лучше убраться отсюда как можно быстрее. Поезда вроде еще ходят. Чем дальше отсюда на северо-запад вы доберетесь, тем лучше. Хотя неизвестно наверняка, куда именно направлен их удар.

Она поблагодарила его и пошла дальше. В изукрашенном здании железнодорожного вокзала в нескольких кварталах порядка было больше, и сходившие с булоньского поезда с ружьями и вещмешками солдаты казались достаточно крепкими, чтобы нанести удар или, по крайней мере, чтобы удержать линию фронта.

Она села на поезд, идущий к побережью, разделив купе со священником и французской парой средних лет. Осуждать мужчину за трусость им со священником было столь же бессмысленно, как и все, что она видела в тот день. Священник изучал какую-то конторскую книгу, а они с французской парой обменялась несколькими примитивными фразами на английском и французском, выясняя, кто куда едет. Те сказали, что едут то ли из Вимрё, то ли в Вимрё.

Пути сначала шли вдоль Соммы, а затем повернули на север, и у нее возникло отчетливое ощущение побега. Священник, закончив читать конторскую книгу, тоже вступил в разговор. Было впечатление, что он обрадовался, узнав, что Наоми из Австралии.

— Les Belles Australiennes! — твердил он. — Nous Australiennes![37]

Попутчиков, казалось, не тревожит угроза нападения на сердце Франции. Возможно, они были не в курсе происходящего. Священник полез в карман и протянул ей образок. Она взяла его, не снимая перчатки. Рассматривая образок, она чувствовала, что колеблется между догмами методистов и квакеров, верой и неверием. Но потом ей все это показалось неважным, и ее целеустремленность достигла такой степени, какую она прежде не могла себе даже представить.

* * *

По возвращении ее ждала удивительная новость: майор Дарлингтон совершенно неожиданно ушел, как сказали «английские розочки», даже толком не поговорив с леди Тарлтон. Ждали нового главврача. В то же время Эйрдри и болезненные, но, по-видимому, выносливые молодые палатные врачи работали не покладая рук. Медсестры знали, где была Наоми, подобная новость не могла не облететь госпиталь, от ужаса даже не решились спросить, какой вынесен приговор.

Все наблюдали за леди Тарлтон. После отъезда Дарлингтона она заперлась в своем кабинете. Всем хотелось, не без женского сочувствия, увидеть, какой она выйдет. Она вышла к чаю, как обычно, чтобы обойти палаты и поговорить с солдатами. Ее присутствие всегда действовало благотворно, когда она склонялась над каким-нибудь из раненых и справлялась о его здоровье с таким безупречным выговором, какого до того, как попадали сюда, большинство австралийцев никогда даже не слыхивали. Выздоравливающие офицеры ждали отправки на фронт, и ясно было как то, что их осколочные и пулевые ранения или контузии исцеляются, так и то, что все как один ею очарованы.

Но в тот вечер внимательный глаз мог заметить некоторую замедленность ее движений и расспросов, рассеянность. Взгляд, устремленный на пациента, мог на миг затуманиться, но затем она снова брала себя в руки.

— Зайди ко мне в кабинет, — глубоким контральто шепнула она Наоми, завершая обход.