Дочери огня

Аббат ранним утром явился к этой женщине, сказал ей, что едет из провинции и что в лесу Бонди на него напали разбойники, которые его ограбили. Она дала ему поесть, и он пробыл у нее весь день. Однако к вечеру ему стало казаться, что она поглядывает на него с некоторым недоверием, и он решил искать более надежное убежище… В свое время ему случалось встречаться в квартале Маре с блестящими умами, посетителями особняка Нинон де Ланкло^[43], которой в ту пору было уже около восьмидесяти и которая все еще имела страстных поклонников, что бы там ни утверждала в своих письмах госпожа де Севинье^[44]. Салоны квартала Маре были последним убежищем буржуазной и парламентской оппозиции. Несколько аристократов, последних обломков Фронды, иной раз появлялись в этих старинных домах, опустевших особняках, где живы еще были воспоминания о тех днях, когда члены Большого совета и Королевского парламента, подобно римским сенаторам, сторонникам народовластия, проходили через толпу в своих красных мантиях, сопровождаемые приветствиями и рукоплесканиями.

Существовало на острове Святого Людовика небольшое здание, которое называли кофейней Лорана. Здесь собирались эпикурейцы новых времен^[45], под покровом насмешливого скептицизма прятавшие обломки глухой и упорной оппозиции, подобно тому как таили под розами свои мечи Гармодиус и Аристогитон^[46].

И это было не так уж мало в те времена — все эти философские словопрения, разжигаемые учениками Декарта и Гассенди^[47]. За всеми ними пристально следили; однако благодаря покровительству нескольких крупных вельмож — таких, как герцог Орлеанский, принц де Конти, герцог Вандомский, — а также благодаря их острословию и изысканно учтивой манере поведения, способной обольстить даже полицию или легко сбить ее с толку, новых фрондеров обычно не трогали и только в придворных кругах, полагая, что это их оскорбляет, называли интриганами.

В кофейне Лорана в былые времена можно было встретить Фонтенеля, Жан-Батиста Руссо, Лафара, Шолье^[48]. Когда-то здесь видели Мольера; Буало был уже слишком стар^[49]. Давнишние завсегдатаи говорили тут о Мольере, о Шапеле^[50] и вспоминали о знаменитых ужинах в Отейле^[51], бывшем некогда излюбленным местом их первых сборищ.

Многие из завсегдатаев кофейни еще и теперь бывали на ужинах у прекрасной Нинон, жившей теперь уже на улице Детурнель и скончавшейся несколькими годами спустя восьмидесяти шести лет от роду, завещав пенсию в две тысячи ливров юному Аруэ, который был ей представлен последним ее возлюбленным, аббатом де Шатонёфом^[52].

У аббата де Бюкуа с давних пор были друзья среди людей, принадлежавших к «интриганам». Подойдя к дверям кофейни, он стал ждать, пока посетители не начнут расходиться, притворившись бедняком, ждущим подаяния, окликнул одного из своих знакомых и, отведя его в сторону, обрисовал свое положение. Тот повел его к себе, снабдил приличной одеждой и укрыл в надежном месте, откуда аббат смог предупредить свою тетку о случившемся и получить от нее необходимую помощь. Из своего убежища он послал несколько прошений в судебную палату, требуя, чтобы было затребовано его дело. Тетка его сама вручила эти прошения королю. Но никакого ответа на них не воспоследовало, хотя аббат даже выражал в них готовность ожидать своей участи в Консьержери, если будет уверен, что дело его станут рассматривать в установленном судебном порядке.

Убедившись, однако, что все его прошения ни к чему не приводят, аббат де Бюкуа пришел к заключению, что у него нет иного выхода, как покинуть пределы Франции. Переодевшись в платье бродячего торговца, он отправился по дороге, ведущей в Шампань. На свою беду, он добрался до Фера как раз в тот самый момент, когда партизаны, похитившие господина первого королевского конюшего, оказались отрезанными со стороны Ама и вынуждены были разбежаться и скрыться. Аббата приняли за одного из этих беглецов и, сколько он ни уверял, что всего лишь бродячий торговец, его тут же заключили в ферскую тюрьму впредь до получения о нем сведений из Парижа… Благодаря все той же своей поразительной наблюдательности, которая позволила ему до этого выбраться из Фор-Левека, он в ту самую минуту, когда его вводили в тюремные ворота, уже успел заметить груду камней, которой можно было воспользоваться, чтобы оказаться на верху крепостной стены.

Прежде чем войти в свою камеру, он попросил надзирателя принести ему попить и, пока тот ходил за водой, быстро вскарабкался по стене до бастиона и оттуда бросился в наполненный водой ров, который окружал тюрьму. Он почти совсем переплыл его, по жена надзирателя увидела его в окно и подняла тревогу, после чего аббата схватили уже у самого берега и, в бессознательном состоянии, с ног до головы облепленного тиной, приволокли обратно в тюрьму. На сей раз его предусмотрительно заперли в камере.