Дочери огня

Не следует судить о размерах обитателей небесных сфер, исходя из наших ничтожных масштабов: мы — атомы. Но если правда, что люди, населявшие Землю до потопа, имели милю в вышину и жили по тысяче лет (надо же верить тому, что говорится в библии), нетрудно понять, что существа, которые жили еще до Адама и квартировали на звездах, в тысячу раз превосходили их величиной. Вот почему не следует удивляться тому, что прославленный поэт в XXIV песни своей поэмы^[84] приписал Люциферу такой огромный рост. Он утверждает, будто тело его протыкает весь земной шар таким образом, что голова находится непосредственно над самым Королевством обеих Сицилий, а ноги образуют два острова в Океании по ту сторону Земли, как раз напротив нашей Европы. Один его рог сопряжен с Везувием, другой — с Этной. Как только он пошевелится, происходит землетрясение, как только чихнет — извержение вулкана.

Данте со свойственной итальянцам напыщенностью называет его «червем презренным, коим мир пронзен»^[85].

Ведомый Вергилием флорентийский поэт добрался до средоточия «недр ледяного слоя», который окружает стан Нечистого и образует последний из семи кругов земного ада. Вода вкруг него превратилась в лед, хотя наверху рот и ноздри его изрыгают пламя. Вот слова Данте: «Мучительной державы властелин, грудь изо льда вздымал наполовину».

Пройдя через подземное жерло, где терпят адские муки грешники и которое, попросту говоря, зовется геенной, Данте и его вожатый, ухватившись за шерсть Люцифера и перебираясь с одного ее клока на другой, ухитрились проскользнуть вдоль его косматых чресел. И когда они миновали центр земного шара, Данте в себя не мог прийти от изумления, оказавшись вскоре на другой стороне Земли. И на выраженное им удивление Вергилий отвечает так: «Теперь здесь день, там вечер наступил, // Ибо насквозь с тобой прошли мы шар земной». «А этот вот, чья лестница мохната, // — продолжает он, указывая поэту на позу демона, — Все так же воткнут, как и прежде был. // Сюда с небес вонзился он когда-то; // Земля, что раньше наверху цвела, // Застлалась морем, ужасом объята, // И в наше полушарье перешла».

III

Читателям нашим должно быть ясно, что Люцифер, Красный дьявол, есть не кто иной, как тот самый персонаж, которого древние называли демогоргоном — именем, в коем еще легко обнаруживается корень «демос» — народ.

Для греков он был одним из Титанов, боровшихся против Юпитера. Для жителей Сиракуз и Великой Греции (неаполитанцев) — тем же, что и Анселад, к которому вполне применимо описание, данное Данте. В описании отца Кирхера, на которого мы ссылаемся в начале настоящей статьи, он, пожалуй, скорей смахивает на великого Пана, то есть Духа Земли^[86], столь боготворимого и превозносимого современным пантеизмом. Словом, у нас есть все основания предполагать, что все эти персонажи представляют собой один, который ни в коей мере не следует отождествлять с дьяволом, каким его обычно себе представляют, то есть с Духом Зла.

IV

В самом деле, ведь отнюдь не доказано, что Всевышний предал незадачливого Люцифера вечному проклятию. В самый момент его падения жене его Астарте, которая до того без устали отговаривала мужа от каких бы то ни было действий против законного порядка, удалось внушить Вседержителю, что бедный дьявол попросту глуп и потому неспособен был противиться подлым ухищрениям Сатаны и его изощренному красноречию. Этим она добилась того, что беднягу оставили в покое, предоставив ему барахтаться в глинистой почве, куда его так несчастливо занесло.

А чтобы он все же приносил какую-то пользу в те промежутки, когда ему надоедает курить и кряхтеть, его произвели в надзиратели земного ада — тюрьмы, не имеющей одиночных камер, устроенной еще по старинке, которую не следует смешивать с чудовищной, ужасной преисподней, предназначенной для необозримой массы грешников всего мироздания. Последние, по словам Иисуса Христа, ввергнуты во тьму кромешную, то есть пребывают за пределами оного.

Милейший этот дьявол — можем же мы теперь применить к нему этот смягчающий эпитет — вел себя столь безупречно, что, когда господь снизошел на нашу Землю, он счел для себя возможным остановиться, чтобы побеседовать с ним, как это явствует из второй главы книги Иова. Он доверил ему и кое-какие полицейские обязанности, которые не имеют ничего общего с обязанностями агента-провокатора, ибо, как было сказано, задача не в том, чтобы вводить человека во искушение, а в том, чтобы побуждать в нем волю к действию, каковая имеет склонность ослабевать, как доказал нам это знаменитый Гёте, автор «Фауста»^[87].