Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы

И вдруг я почувствовала облегчение, мне даже стало смешно.

«Плевать мне на них, они для меня такие же мужчины, как бык Васька, которого я боялась в детстве», — подумала я и первая, нахально глядя на конвоира, пошла вверх. За мной пошли остальные.

Итак, мы прошли сквозь строй. Как мы узнали потом, то же проделали в этот день еще с четырьмя партиями женщин, ехавших в нашем эшелоне.

Наверху на площадке было зеркало во всю стену. Мы не видели себя более трех лет. Все же мы были женщины. Увидев зеркало, мы побежали к нему толпой. Я подбежала к зеркалу и, стоя в толпе, не могла понять, где же я.

И вдруг я увидела усталые и печальные глаза моей мамы, ее волосы с проседью, знакомую, грустную складку у рта…

Это была я. Я стояла, разинув рот, и не могла поверить, что я уже не молодая женщина, к которой на улице обращались «девушка», а вот эта пожилая, грустная женщина, на вид лет сорока…

Конвоиры кричали: «Давай, давай! Ваша партия моется двадцать минут!»

Мы вбежали в баню и принялись добывать себе шайки, тайком стирать какие-то тряпки — одним словом, включились в этапную суету…

Но еще долго я вспоминала грустное, усталое лицо и седую голову, которые глянули на меня из зеркала, и старалась приучить себя к мысли, что это я.

Этап продолжался тридцать четыре дня. Был период, когда нам давали очень мало воды: не было посуды, а перегоны были длинные. Я не очень страдала от жажды, но у нас в вагоне была женщина с тяжелым диабетом. Это была врач по фамилии Завалишина. Она умирала от жажды. Мы уступали ей двойной и тройной паек, но для нее это было на один глоток.

Я экономила из своей порции полстакана для того, чтобы умыться. Однажды она смотрела, как я чищу зубы и умываюсь, и сказала: «Какая жестокость! Умываться водой, когда так хочется пить!» Мне стало ужасно больно, и я до сих пор без рези в сердце не могу вспомнить ее глаза загнанной лошади.

Она умерла на 30-й день этапа.

16 августа 1939 года мы приехали на пересылку во Владивосток.

Колмогорский

После четырех лет тюрьмы, в которой главным наказанием, унижающим человеческое достоинство, было лишение труда, мы приехали в Магаданский лагерь. Нас приняли хорошо. Мы резко отличались от лагерников бледностью лиц, испуганным видом и полной бестолковостью. Первые три дня мы не работали, отдыхали и целыми днями обсуждали преимущества лагерной жизни перед тюремной. Мы видели людей и говорили с ними.

Население лагеря (около 1000 человек) нам казалось огромным; столько людей, столько бесед, так много можно найти друзей!

Природа. Мы ходили внутри огороженной проволокой зоны и смотрели на небо, смотрели на дальние сопки, подходили к чахлым деревьям и гладили их руками. Мы дышали влажным морским воздухом, ощущали на лицах моросящий дождь (стоял август), садились на влажную траву, прикасались руками к земле. Мы жили без всего этого четыре года, а оказывается, это совершенно необходимо, и без этого нельзя себя чувствовать нормальным человеком.

Труд. Мы мечтали о труде и говорили о нем словами, выливающимися из сердца, словами, которые казались лагерникам, ненавидящим подневольный тяжелый труд, высокопарными, глупыми и неискренними.

И вот наступил третий день лагерной жизни, когда нам сказали, что те, кто чувствует себя в силах, может выходить на работу. (Обязательный выход был через неделю.)

Накануне мы волновались, как перед праздником. Восемнадцать человек, в том числе и я, решили выйти на работу. Остро хотелось выйти за зону, пройти по улице, попасть в неогороженное пространство, увидеть лес, море.

— Выбирайте себе бригадира, — сказал разводящий.

Меня выбрали бригадиром. Я осмотрела уже хозяйским взглядом свою бригаду. Интеллигентные лица, седые головы. Два профессора, одна писательница, две пианистки, одна балерина, человек шесть партработников. Все горожанки. У всех атрофированы мускулы четырехлетним бездействием. Все мечтают доказать трудом, «какие мы честные, как мы хотим работать, какие мы советские люди».

Нас выводят за зону. Идем по строящемуся городу… На большом пустыре на окраине города стоит почти достроенное здание больницы. Веселые румяные девицы протирают окна, переговариваются между собою и заигрывают с охраной.

Моросит колымский мелкий дождь, но нам весело чувствовать его, нам кажется, что мы почти на свободе.

Подходит десятник Колмогорский. Это стройный мужчина лет сорока, щегольски, на наш взгляд, одетый: в серой каракулевой папахе, блестящих сапогах, в телогрейке, туго стянутой широким поясом. С любезной улыбкой он обращается ко мне и объясняет задание:

— Вы будете копать канаву. Она начата, имеет метр глубины. Надо углубить ее до трех метров. Норма выработки грунта — девять кубометров в день на человека. Вы лично можете не работать, норма на бригадира не дается. Продолжительность рабочего дня в летнее время — 15 часов. Один час перерыва на обед. Начало работы в шесть часов утра, конец — в девять часов вечера. Обед привезут в час дня.