Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы

Бася ужасно боялась быков, а они ее совершенно не слушались. Они привыкли к грубым голосам, мату, а Бася бегала вокруг них, ругала их противными животными и плакала. А они ложились и обращали на нее не более внимания, чем на муху. Проходило два-три дня, начальник опять звал ее мыть полы, и кончалось все это теми же быками. Наконец начальнику надоело, и он решился на крайние меры.

— Быков занимаешь, а никакого толку, — заявил он как-то на поверке. — Завтра пойдешь на пару с Прохоровым возить бревна.

Прохоров был один из немногих мужчин в нашем лагере. Он чинил сбрую, инструмент, возил самые тяжелые бревна. Это был мужчина лет пятидесяти, страшного вида: огромный, с плечами, похожими на комод, с длинными, чуть не до колен, руками. При раскулачивании он убил трех человек. Матерщинник, каких мы еще не видели, он казался Басе ужасно страшным. Она рыдала и говорила, что не пойдет с Прохоровым, лучше в карцер. Вдруг в барак вошел Прохоров.

— Ты что ревешь? — спросил он Басю. — Прохорова боишься? Прохорова не бойся, начальников бойся! Прохоров тебя не обидит. — Он повернулся и вышел.

Озадаченная Бася успокоилась и пошла назавтра работать на пару с Прохоровым с двумя упряжками быков. С этого дня началась странная дружба между огромным гориллообразным Прохоровым и ангелочком Басей. Он ее подкармливал и работал за нее. Наша Бася потолстела и говорила, что Прохоров очень хороший.

Однажды весь барак смеялся над рассказом Прохорова, а Бася топала на него ногой и кричала: «Замолчи, замолчи!» Прохоров, не обращая на нее внимания, продолжал рассказывать:

— Нагрузил я подводы, хвать, Баськи моей нет. Туда, сюда, гляжу — стоит за деревом, плачет, руки отморозила, штаны застегнуть не может. Ну, я чин чином застегнул ей штаны, ремень затянул, зажег охапку сена — грей руки, Баська. Посадил на бревна, целенькая приехала. Знай Прохорова!

Бася проработала с Прохоровым два года, и он охранял ее как цепная собака.

Освободившись, Бася поехала к своему жениху, который отбывал срок в одном из дальних мужских лагерей. Жених ее к тому времени уже освободился и остался работать в лагере снабженцем. Бася сразу почувствовала, что он сильно переменился, даже в улыбке его была какая-то смесь самодовольства и угодничества. Перед ней был совсем чужой человек, отлично ладивший с начальством. Не попробовав даже приготовленного угощения, Бася села в попутную машину и уехала обратно. В Ягодном она поступила на работу в столовую, а через год вышла замуж за Моню Лурье. До ареста Моня был студентом Литературного института, но, к счастью, его отец, сапожник, в свое время заставлял своего ученого сына помогать ему в работе. Это спасло Моне жизнь. Весь свой срок он латал тяжелые, ржавые от пыли ботинки лагерников, их прожженные у костров валенки, а заодно шил изящные туфли женам начальников. И, освободившись, он работал сапожником в Ягодном. Бася родила прелестного ангелочка — Мишеньку. Она оказалась очень хорошей матерью и женой. Комната у них была большая, и Басин дом стал пристанищем для всех, кто освободился, но еще не успел устроиться. Я сама прожила у них недели две. Моня мне понравился, маленький Миша тоже. Главой семьи, конечно, была Бася. Это была первая настоящая семья, которую я увидела за восемь лет.

Моня мне говорил: «Много я видел чудес, но что можно пройти Колымский лагерь и остаться девушкой — в это я бы не поверил ни за что. Но Бася осталась».

Золото

Мы шли на покос. Остановились на отдых, варили кашу. А потом я пошла к ручью мыть посуду. Зачерпнула воды с песком, чтобы почистить миску, а когда вылила воду, на дне миски остались крупинки золота. «Золото, золото!» — закричала я. Все женщины сбились вокруг меня и глядели. Подошел Прохоров.

— Все бы такое золото было! Обманка это, — внушительно сказал он и, зачерпнув воду, выплеснул ее на землю.

Все успокоились, занялись своими делами и забыли о золоте.

Мы пошли дальше. Прохоров впереди вел лошадь. Я как-то очутилась рядом. После долгого молчания он сказал:

— Ну, значит, ты — дура. Образованная, а дура. Ну зачем тебе золото? Живем тут, сено косим. А найдут золото — знаешь, сколько людей покалечат? Ты видела, как на прииске работают? А мужик твой не там? Не знаешь? Может, давно за это золото в шурфе лежит. Один сезон человек на золоте может отработать — и конец. Как же не дура?

— Так это было золото?

— А что же? Конечно, золото.

Труд

Предметом спора было отношение к труду. Старые лагерники, особенно мужчины, издевались над нашим стремлением хорошо работать.

— Через честный труд к освобождению? — смеялись они.

Нечего и говорить, что трудом нельзя ничего было добиться, что нас обманывали, что бригадиры-блатари записывали нашу выработку своим дружкам, что демонстративно для политических заключенных были отменены зачеты (уголовникам за хорошую работу день засчитывался в полтора и даже два). Нам давали негодный инструмент и самые тяжелые участки.