Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы

Прошло немного времени, и его, как троцкиста, исключили из партии.

В 1930 году с восьмилетней дочерью Гранкины приехали в Ленинград, поселились в тесной квартире у матери Нади. Здоровье Гранкина ухудшилось, он совсем не мог работать, а пенсия была крохотной, поэтому Наде приходилось работать за двоих. Ко всему девочка заболела полиомиелитом и осталась на всю жизнь хромой.

В первый раз Гранкина арестовали в 1931 году. Но ему удалось доказать, что из-за болезни он не поддерживал связи со своими бывшими товарищами. Во время следствия Надю вызвали на допрос. Она считала, следователю надо говорить всю правду, и сообщила, что читала «Письма Троцкого». Впоследствии за эту откровенность она дорого заплатила.

Гранкина освободили. А через год снова арестовали, приговорили к ссылке. Надежде Васильевне разрешили поехать к мужу, сказали, что он в Самаре, где его не оказалось, ее направили в Оренбург, а там отобрали паспорт. Гранкин же в это время лежал в тюремной больнице в Ленинграде. Без денег, бездомная, с больной девочкой на руках Надя оказалась в ссылке. К счастью, осенью 1933 года мужа реабилитировали, и Надя вернулась в Ленинград.

В 1936 году Гранкина вновь арестовали. Через год он умер в Белгородской тюрьме.

Вскоре забрали Надю, приговорили к десяти годам тюремного заключения, позднее отправили на Колыму.

Девочку взяла бабушка. В 1942 году они обе, бабушка и внучка, умерли от голода в Ленинграде.

В 1947 году Надя вышла на волю. С 1956 года и до смерти в 1983 году жила в Ленинграде.

Свои воспоминания — большую, в пятьсот страниц, рукопись — Надежда Васильевна писала много лет: она стремилась воспроизвести пережитое с предельной достоверностью.

Эльга Силина

Не так важно, что ты переживаешь,

как важно, что ты вынесешь из пережитого.

Курск

Трудно описать такое, я даже не знаю, сумею ли я это сделать? Но попробую.

С марта 1938 года из тюрем стали отправлять заключенных по месту назначения. Меня же взяли в этап только в июле, после восьми месяцев заключения в Белгородской тюрьме. В эти годы заключенных нередко водили по улицам пешком. Прошли и мы, сопровождаемые толпой зевак и плачущих женщин. Они узнавали в этапной толпе близких, бросали мужчинам папиросы и хлеб, просили конвой передать продукты и кричали слова прощальных приветов. Некоторые подымали детей, чтобы отцы могли увидеть их и проститься с ними издалека. Дети плакали. Нас погрузили в «столыпинские» вагоны и привезли в Курск.

Здесь условия были еще тяжелее белгородских. В небольшой камере, с одним оконцем под потолком, сидело до ста человек и более. У стены налево, ближе к окну, стояли четыре сдвинутых по две кровати, на которых поперек лежали десять человек. У правой стены, ближе к двери, стояла одна кровать, на ней лежала молодая женщина с годовалым ребенком. Зато питание здесь было лучше, параша стояла в камере и дежурные меньше обращали на нас внимания.