Дог-бой

И тут Белая, наконец, прыгнула на него — а за ней и Серый. Ромочка услышал над ухом сдавленный дядин крик и хруст — Белая вцепилась ему в горло. Серый вонзил зубы в дядино бедро, и Ромочка освободился. Он поднял дубинку и, расставив ноги, встал над дядей и Белой, хватка у Белой была смертельная. Ромочка занес над головой Дубинку, прицелился и что было сил ударил дядю в висок. Заплывший дядин глаз следил за ним — он дышал ужасом и почти детским любопытством. Ромочка замахивался дубинкой и опускал ее, замахивался и опускал. Он молотил ею до тех пор, пока глаз не остекленел и не утратил всякое выражение.

Потом он начисто вытер дубинку о сухую траву, росшую у обочины в тупике. Узел в животе развязался; стало спокойно и мирно. Щенок умирал совсем не так. Он просто свернулся калачиком и заснул, прикрывая больной живот. Он хрипло дышал, а потом перестал дышать, и все. И остыл. Скоро дядя одеревенеет, станет вонючим и несъедобным. Он не имел права бросать Щенка!

Нет… У Ромочки закружилась голова. Щенок ведь не дядин. Он полуобернулся, собираясь вернуться в тупик; потом опустил голову. Морда у Белой была красная. Он сел на колени и вылизал ее дочиста. На вкус дядина кровь ничем не отличалась от его крови. И крови Щенка. Ромочка развернулся и зашагал прочь. Белая немножко постояла на месте, а потом побежала за ним. Сзади их догонял Серый.

Они совсем не поняли этой охоты.

* * *

Дмитрий ждал десять дней. Потом он написал заявление в милицию. «Собачьего мальчика» нужно поймать! Наталье он ничего не сказал; да он и не думал о Наталье, когда позвонил в милицию. Он сидел за столом. Рядом остывала третья чашка кофе. Откуда-то снизу поднялась тошнота — она не давала ему покоя с тех пор, как умер Марко. У него стиснуло горло. Он сглотнул слюну и, не задумываясь, снял трубку и набрал номер.

К его изумлению, Наталья, узнав обо всем, вспыхнула и злобно оскалилась на него. Дмитрий совсем забыл, что и Наталья имеет право голоса. Надо было сначала посоветоваться с ней.

— Ты хоть понимаешь, что ты натворил?! — кричала она.

— Конечно, понимаю! Я очень долго думал! А что еще остается делать? Он не может жить так дальше — в стае бродячих собак!

Как мог он объяснить Наталье, что поступил по наитию, не задумываясь? Да, он развернулся на сто восемьдесят градусов; нарушил собственные неписаные правила. Несколько месяцев они считали Ромочку обыкновенным уличным ребенком, и такое положение вещей их вполне устраивало. Теперь придется открыто объявить, что Ромочка особенный.

Наталья от злости даже побелела. Ее громкий, чистый голос дрожал от гнева.

— Дмитрий! Как ты посмел? Ты, такой робкий, бесхарактерный, благодетель человечества… Я знаю этого мальчика, а ты нет! Что он теперь о нас подумает? Каким будет его будущее? Как я смогу теперь ему помочь?!

— Помочь — ему?! — Дмитрий чуть не задохнулся от гнева. — Наталья, да ты когда-нибудь хоть что-нибудь делала не ради себя самой? Все только из принципа, потому что ты не любишь видеть плохое, неприятное! Ты думаешь, тебе нечему учиться ни у меня, ни у Ромочки, ни у кого… Ты никогда не признаешься… а сама… даже дома полдня проводишь в своей комнате, а меня туда не пускаешь! Никогда ни в чем не уступаешь. Наверное, тебе и в голову не приходит, что другие люди — не такие, как ты. Они не так видят, слышат, чувствуют… — Дмитрий провел ладонью по редеющим волосам. — Ты ведь уверена, что твое всезнайство мне помогает, а оно мне только мешает! Ты — наивная, глупая девчонка… Ты… ты… ты дура!

Наталья замолчала. Глаза на бледном лице казались огромными, черными, волосы как будто наэлектризовались и стали дыбом — как Ромочкина грива, только красивее.

Дмитрию захотелось откусить себе язык, поймать хотя бы последнее слово, проглотить его; но было слишком поздно. Он не мог шевельнуться. Оба молчали. Он зажмурился. Что он натворил? И что теперь будет? С чего все началось? При ней он вечно теряйся — а она все время затыкала ему рот; в конце концов его прорывало, вот как сейчас, а ведь он не собирался ее обижать! А потом он бормотал какую-то чушь вроде того, что сейчас, ведь он ничего подобного даже не думал! «Под влиянием многочисленных стресс-факторов личность пациента меняется…»

Перед его мысленным взором замаячило одиночество — тупое, бессмысленное существование, полная заброшенность.

— Ах, Дмитрий! — вздохнула Наталья. Голос ее немного дрожал, но оставался звонким. — Когда что-то теряешь, это… навсегда, верно? — Она неуверенно рассмеялась. — Ты говорил серьезно? Нет, я знаю, что нет. Ты просто хотел сделать мне больно, потому что… — Она глубоко вздохнула, взяла себя в руки. — Дмитрий, меня в самом деле тревожит вмешательство в Ромочкину жизнь — мы не имели права грубо вторгаться и все ломать… Ну да, мы пережили трагедию…

Дмитрий открыл глаза и рухнул на стул. Наталья, по-прежнему бледная и гордая, смотрела на него так, что ему захотелось разрыдаться от облегчения.

— Знаю, — робко ответил он. — Перемены ужаснут его, но ведь мы действуем ради его же блага! Я лично позабочусь о нем…

Наталья оживилась.