Догмат крови

Правительство внесло на обсуждение Государственной думы законопроект о выделении из состава Привислинских губерний нескольких уездов с преимущественно русским населением и образованием из них особой Холмской губернии. Будучи государственным служащим, Чаплинский одобрял проект, хотя ему, как поляку, было не совсем ловко. Он позавидовал Замысловскому, такому же польскому шляхтичу по происхождению, похоже, не испытывавшему ни малейших колебаний в данном вопросе. Прокурор глянул вниз в зал заседаний. Полукругом располагались ряды кресел, занятых депутатами. Перед креслами стоял длинный стол, за которым прилежно строчили в блокнотах барышни-стенографистки, а над ними возвышалась дубовая трибуна президиума, за которой восседал монументальный Родзянко, казавшийся тоже высеченным из дуба. Ораторскую кафедру занимал коренастый депутат, произносивший речь с сильным литовским акцентом:

— Спор ведется не о том, что нужно населению Холмского края, а о том, будут ли русские чиновники, типа Замысловского, заботиться о его русификации или же польские помещики займутся его полонизацией. Дозвольте зачитать письмо одного холмца, характеризующее отношение местных обывателей к проекту: «Уси розмови, порозуминня и змаганя ведутся миж росийськими кругами, поляками та бюрократией…»

Невероятной мощи бас заглушил оратора вопросом:

— Это вы по-каковски читаете?

Чаплинский наклонился к сотруднику «Нового времени».

— Позвольте спросить, кто подал реплику?

— Медный Всадник, то есть Марков-второй.

Чаплинский подивился точности прозвища. Знаменитый на всю Россию курский помещик Николай Евгеньевич Марков, краса и гордость крайне правой фракции, был именно таким, каким ваяли Петра Великого — на голову выше окружающих, с круглыми бешенными глазами, с топорщащимися по-кошачьи усиками. Прокурору стало неуютно, когда он вспомнил, что прошлой весной этот гигант метал громы и молнии против него самого. Между тем оратор вступил в полемику с колоссом:

— Вот, господа, восклицание депутата Маркова-второго вполне характерно. Именно с правых кресел Государственной думы раздавалось не раз, что не существует ни украинской народности, ни украинского языка. Однако после свидетельства Академии наук, что украинский народ имеет свой язык, спорить об этом, казалось бы, не следовало…

— Отчего же не поспорить, — опять раздался басистый рык.

С левой стороны зала заметили под общий смех:

— Для Маркова академий не существует!

На трибуну, подбирая полы лиловой рясы, взошел депутат-протоиерей.

— Вы можете возразить, — обратился он к левой стороне Думы, — вы можете сказать: позвольте, но во имя национализма попираются интересы других народностей. Однако есть, — он убежденно тряхнул гривой седых волос, — да, есть на свете одна и только одна народность, которая умеет удержаться на нравственной высоте, стоя на которой, она никогда никого не преследовала. Эта народность есть русская народность…

— Верно! — прогремел со своего места Марков.

— Это мы, православные…

— Верно, верно! — раздалось справа.

— Инородцам, которые говорят об угнетении, я скажу: неправду вы говорите. Нигде вам так хорошо не живется, как в пределах Российской империи, нигде вы себя так хорошо не чувствуете, как в среде русского народа, вы среди него живете мирно, покойно, вы у нас кормитесь…

Слева зашумели. Председатель Государственной думы Родзянко отчаянно зазвонил в колокольчик, требуя тишины, но депутаты продолжали волноваться. Несколько человек, потрясая кулаками, подскочили к трибуне. Марков сидел, ухмыляясь, как ухмыляется взрослый человек при виде детских шалостей, но его сосед внезапно вскочил, и Чаплинский сразу узнал Владимира Митрофановича Пуришкевича. Прокурор никогда раньше не видел вождя Союза Михаила Архангела, но его портреты примелькались во всех газетах. Пуришкевич ухватил за шиворот пробегавшего мимо депутата. По странной прихоти акустики сквозь сплошной шум до ложи печати донесся его истерический выкрик:

— Мерзавец! Однозначно мерзавец! Я тебя в рыло!

Журналисты, сгрудившись у барьера, возбужденно переговаривались:

— Глядите, глядите… Графин взял, сейчас швырнет ему в голову… Э, нет, Родзянко вызвал думских приставов. Жаль, драки не будет…

У Чаплинского загудела голова от шума, он не мог больше оставаться в ложе. За ним в коридор вышел сотрудник «Нового времени».

— Не выдержали? — спросил он. — А мы привычные. Сегодня еще пасторальная сцена. В прошлый раз Пуришкевич вызвал на дуэль троих, а четырех удаленных из заседания депутатов от фракции трудовиков думские пристава вынесли на руках. Вы, позвольте поинтересоваться, из провинции?

— Из Киева, — ответил Чаплинский и веско добавил: — Прокурор киевской судебной палаты.

— В самом деле! Какая невероятная удача! Изволите видеть, я пристально слежу за киевским делом. Моя фамилия Розанов, литератор и член Религиозно-философского общества. Позвольте вас угостить! — восклицал нововременец, увлекая Чаплинского в помещение думского буфета.