Догмат крови

— Шнеерсоном!? — вздрогнул Голубев.

— Да, да, верно! Как велика слава рабби, если его имя сияет даже пред глазами гоев! А ведь я, поверите ли, тоже Шнеерсон, дальний родственник Его Святости и Учителя Шолом Доб Бера Шнеерсона. Я тоже, изволите знать, родом из Любавичей, а зовут меня Файвел Шнеерсон.

Глава двадцать первая

25 сентября 1913 г.

Длинный, узкий и высокий, в два света, зал уголовного отделения киевского окружного суда был уставлен рядами кресел. Пробираясь к своему месту, Фененко подумал, что второй раз в жизни присутствует на историческом процессе. Однако какой контраст между судилищем над Дмитрием Богровым и судом над Менделем Бейлисом! Два года тому назад в камере Косого Капонира присутствовало не более двадцати человек, а сейчас, как ни ограничивали доступ публики, в зале яблоку некуда было упасть. И еще несколько тысяч киевлян толпились в этот сентябрьский день на Софийской площади, оцепленной усиленными нарядами конной полиции. Киев жил начинающимся процессом. Повернув голову, можно было разглядеть хоры, заполненные корреспондентами всех сколько-либо значимых газет, русских и иностранных. На городском телеграфе пришлось установить двадцать дополнительных аппаратов.

Фененко приехал в Киев из Вильно, места своей новой службы. Формально его перевод считался повышением, но он-то знал, что за этим скрывалось. Чаплинский методично выживал из Киева либеральных юристов. Сначала Брандорфа, за ним Фененко, потом Лашкарева. От следователя избавились вскоре после появлении в прессе материалов о причастности шайки Веры Чеберяк к убийству Андрея Ющинского. Казалось, воры были загнаны в угол, вся Россия узнала об их преступлении. Даже Чаплинский растерялся, бросился в Петербург c докладом, что ритуальное обвинение рухнуло. Но разве мог Ванька Каин отказаться от антисемитского дела! В Киев был командирован петербургский следователь Машкевич, креатура министра. Назначили дополнительное дознание по вновь открывшимся фактам. Новый следователь принял на веру измышления семейки Чеберяк. Бесполезно было убеждать его в том, что дикая легенда о евреях, похищающих детей, порождена невежеством и суеверием. Петербургский следователь знал, что нужно министру юстиции, и свел все доследование к ритуальной версии.

Передовая общественность надеялась, что власти не решатся поставить ритуальный спектакль. Слушание дела несколько раз откладывалось. Сначала из-за выборов в Государственную думу. Потом было решено не будоражить народ в 300-летнию годовщину дома Романовых. И все-таки дело дошло до суда — «скорого, правого, милостивого, равного для всех», как было провозглашено в царском указе о судебной реформе. Глядя на огромный портрет императора Николая Второго в горностаевой мантии, Фененко подумал, что царь попирает блестящими сапогами зерцало с указом о справедливом правосудии. В следующую секунду раздался возглас судебного пристава:

— Суд идет!

В зале появились члены суда, позвякивая тяжелыми золочеными цепями поверх мундиров. Замелькали черные фраки адвокатов. Председатель суда Болдырев, разгладив пышную бороду, попросил гражданских истцов пересесть на другое место, так как иначе из-за тесноты помещения присяжным заседателям придется сидеть непосредственно за ними. Сразу же начались препирательства. Один из адвокатов заметил, что гражданские истцы будут слышать замечания защитников Бейлиса. В свою очередь поверенный истицы Шмаков, грузный старик с обвисшими седыми усами, напоминавший неповоротливого моржа, громко проворчал:

— Ежели на то пошло, мы тоже имеем право позаботиться, чтобы господа адвокаты нас не слышали.

В ответ на это в группе защитников презрительно заметили, что их не интересуют чужие разговоры. Наконец защитники потеснились, приняв за свой стол трех поверенных гражданской истицы. Фененко показалось совершенно противоестественным это объединение света и тьмы, защитников правды и служителей лжи. Защита сверкала созвездием имен: благороднейший Григорович-Барский, единственный киевлянин среди защитников; рядом с ним знаменитый адвокат по уголовным делам Карабчевский; за ним защитник евреев на политических процессах Грузенберг, а с самого края примостился Зарудный. Разглядывая его профиль, Фененко напомнил самому себе, что отец Зарудного был одним из главных деятелей великой судебной реформы, к сожалению так испорченной в последующие десятилетия. С минуты на минуту к защитникам должен был присоединиться депутат Государственной думы Маклаков.