Догмат крови

Только после того как суд опросил всех свидетелей и приступил к слушанию экспертов, Бразуль занял свое законное место на хорах, отведенных для представителей прессы. Там было неудобно, тесно и плохо слышно, что происходит в суде. Когда выступал профессор Сикорский, журналисты мучительно напрягали слух, вслушиваясь в его шелестящую речь. К тому же вскоре слабый голос профессора был полностью заглушен недоуменным ропотом зала. Бразуль с отвращением наблюдал за тем, как старый психиатр, не отрываясь от разложенных перед ним листков, зачитывал бессвязный, бредовый текст, как будто одолженный у одного из его пациентов.

Удивительно, что сын профессора, такой же черносотенец по убеждениям, как и отец, успел прославиться в Петербурге полетами на огромной летательной машине, названной сначала «Гранд», а потом переименованной в духе квасного патриотизма в «Русский витязь». Правда, за границей в известия об удачных полетах младшего Сикорского не верили и «Русский витязь» насмешливо называли «русской уткой». Бразуль расспрашивал петербургских журналистов, и все как один заверили, что огромный аэроплан действительно летает над Петербургом, вызывая заторы на городских улицах, потому что трамваи и экипажи немедленно останавливаются, когда в небе над ними появляется рычащая махина.

Между тем старший Сикорский читал свои листки. Среди защитников Бейлиса нарастало возмущение. Первым не выдержал и вскочил с места Григорович-Барский, за ним выразил свой протест Карабчевский. Поверенный истца Замысловский выкрикнул: «Нельзя ли умерить это страстное служение еврейству», на что Карабчевский с достоинством ответил: «Правосудию, а не еврейству» и был награжден рукоплесканием зала. Выступавший после Сикороского академик Бехтерев, указал, что выводы его оппонента не соответствуют объективным данным. Журналист впервые видел знаменитого ученого и отметил, что внешне живой и энергичный Бехтерев выгодно отличался от полупарализованного старца. По общему мнению, академик не оставил камня на камне от аргументов обвинения. Еще до суда экспертиза Сикорского была заклеймена психиатрами с мировыми именами. Профессора Блейер, Бедекер, Форель, Цимке, Оберштейнер и многие другие выразили гневный протест против кровавого навета. Профессор Сербский назвал заключение Сикорского сложным квалифицированным злодеянием.

Хоры для прессы постепенно наполнялись журналистами. Впереди Бразуля заняли кресла Короленко и Бонч-Бруевич, громоздкий, длиннорукий, длинношеий. Они были приглашены «Киевской мыслью». Присутствие писателя Короленко льстило всей редакции, но Бразуль недоумевал, зачем понадобился Бонч-Бруевич? Конечно, он являлся специалистом по сектантам: молоканам, хлыстам, скопцам и особенно духоборам, чью сокровенную «Животную книгу» ему удалось записать, — и все же, когда на пороге редакции возникала несуразная, громоздкая фигура Бонч-Бруевича, журналист чувствовал прилив желчи. Читая статьи нахлынувших в Киев собратьев по перу, Бразуль с горечью убедился, что они ни в грош не ставят его труды по разоблачению преступников. Столичные журналисты соглашались, что он был воодушевлен благими намерениями, но… — тут обычно следовала высокопарная сентенция, что негоже пятнать репутацию свободной прессы сыскным ремеслом. «Чистоплюи либеральные! — мысленно ругал их Бразуль. — Неужели вы собираетесь одолеть черносотенную реакцию в белых перчатках? Кому-то надо было лезть в грязь, чтобы добыть материалы, которыми сейчас так снисходительно пользуются? А вместо благодарности едва подают руку!»

Сквозь толпу репортеров прошел Владимир Набоков. Он не пробивался локтями, а двигался спокойно и неторопливо, словно на прогулке в Летнем саду. Набоков походил на английского лорда, безукоризненно выбритого, строго и элегантно одетого. Журналисты предупредительно уступали ему дорогу, а он, тепло поздоровавшись с Короленко и сдержано с Бонч-Бруевичем, сел на заранее занятый для него стул и небрежно забросил под сиденье шелковый цилиндр. Он беседовал с Короленко о семейных делах.

— Мой сын Володя обнаружил в библиотеке труд великого князя Николая Михайловича о русско-азиатских бабочках с несравненными иллюстрациями Кавригина, Рыбакова и Ланга. Сейчас он мечтает о долгой и волнующей карьере куратора чешуекрылых в большом музее.

— Что же, у каждого своя дорога, — отозвался Короленко. — По крайней мере не будет, подобно нашему брату писателю, напрасно бумагу марать. Пусть изучает насекомых. Хотя, скажу я вам, такого зверья, как в этом зале, ни в одном зоологическом саду не удастся понаблюдать. Эти шмаковы, замысловские, голубевы!

— У меня вчера была стычка со студентом Голубевым, — вступил в разговор Бонч-Бруевич. — Он угрожал мне расправой, я же посоветовал ему больше времени уделять занятиям в университете. Мальчишка сразу поджал хвост!