Догмат крови

Голубев двинулся через ярмарку в расстроенных чувствах. Взять того же Михаила. Он без тени иронии называл себя «квасным» патриотом и убежденным монархистом. Однако Михаил и ему подобные держались в стороне не только от революционных, но и от монархических организаций. В «Двуглавом орле» состояло чуть больше двухсот пятидесяти человек. Среди них были настоящие проверенные бойцы: Галкин, Позняков, Сикорский. Но, если правду сказать, в основном там подвизались гимназисты. Поступив на юридический факультет, Владимир рассчитывал привлечь единомышленников из среды студентов. Напрасные надежды; хотя, казалось бы, как можно было спорить с очевидной истиной, что русская народность, как собирательница и устроительница русского государства, должна быть признана народностью главенствующей и первенствующей? Было бы понятно, если бы призыв «Россия для русских» вызывал ненависть исключительно у инородцев. Но против двуглавцев выступало большинство великоросов и сплошняком все малороссы. Голубев и раньше встречал так называемых «щирых украинцев», в основном из народных учителей, посасывавших люльки с крепчайшим тютюном и на все явления жизни отзывавшихся кратким: «Эге ж»! Было нечто опереточное в их необъятных шароварах и вышитых рубахах. К его удивлению в университетских аудиториях оказалось множество студентов, носивших под мундиром вышиванки. Они прославляли изменника Мазепу и мечтали об отдельном украинском государстве. Мазепинцы активно выступали на студенческих сходках, а в прошлом феврале отмечали юбилей Тараса Шевченко и повторяли его слова, что он примирится с Богом лишь тогда, когда волны Днепра понесут в Черное море кровь москалей — «кровь ворожу».

В университете святого Владимира существовала академическая корпорация, состоявшая из студентов, которые хотели учиться, а не бунтовать. Но что могла поделать горстка академистов с толпой эсеров, эсдеков, бундовцев, паолей-сионистов, польской левицы, мазепинцев и прочей нечистью? Тихая обитель науки и просвещения превратилась в рассадник крамолы, и ее красные стены казались набухшими от крови. Голубеву не раз приходило в голову, что единственное, что остается, — это публично и торжественно закрыть университет. Ну, может, не навсегда закрыть, а продержать в карантине года два или три, пока не выветрится революционная зараза, а потом по строгому отбору принять в студенты русскую патриотическую молодежь.

У Гостиного двора Голубева должны были ждать несколько членов патриотического общества молодежи. Однако под белыми арками не было видно никого из двуглавцев. Студент открыл серебряную луковицу карманных часов, щелкнул крышкой и недоуменно пожал плечами. Возможно, он опоздал, и хлопцы уже уехали, но столь же возможно, что никто из них не явился, ибо дисциплина, увы, была ахиллесовой пятой патриотов. На всякий случай Голубев решил немного подождать.

Прогуливаясь под арками Гостиного двора, он услышал громкие выкрики, заглушавшие даже вопли ярмарочных зазывал. Оглянувшись, студент увидел толпу чернорабочих около телег, накрытых рогожей. Они яростно спорили, кому достанется разгружать товар.

— Пусть товарищ Лазарь растолкует! — надрывался один из рабочих.

— К бису твоего Лазаря… Нехай вин иде к черту в зуби…

Но Лазарь, к чьей помощи взывал рабочий, уже подходил к телегам. Он выглядел типичным обывателем еврейского местечка, молодым и самоуверенным до нахальства. Он сильно картавил, но говорил с апломбом и мгновенно овладел общим разговором.

— Кликали меня? Здоровеньки, товарищи! Не скажу за весь Киев, тильки на Подоле мени каждый знает. А кто не знает, таки я буду не хвор назвать себя — Лазарь Каганович, прошу запомнить!

— Ты своим жидам потакаешь, — с подозрением сказал пожилой возница, восседавший на телеге. — Все жиды кровопийцы!

— Вы, товарищ ломовой извозчик, совсем несознательный, совсем темный! — укоризненно покачал головой оратор. — Никогда не ставьте на одну доску рабочего человека и кровопийцу-буржуя! Я — кожевенник, а начинал грузчиком на мельнице миллионщика Бродского. Сами знаете, каково таскать пятипудовые мешки по шатким мосткам на баржи! Доски то и дело ломались, рабочие падали, получали увечья. Нормы зверские, за двенадцать часов работы платили семьдесят пять копеек. Рукавиц не выдавали, пыль забивала всю глотку. Короче говоря, стали меня молодые рабочие упрашивать, чтобы я пошел в контору и заявил протест. «Хозяина звали Лазарь и тебя зовут Лазарь, им будет стыдно тебя уволить». Ну я был совсем зеленый, глупый. Подумал: действительно, в конторе сидят евреи, они своего не обидят.

Лазарь остановился, чтобы перевести дыхание. Один из грузчиков нетерпеливо дернул его за рукав.

— Шо було? Рассчитали або як?