Догмат крови

В голове вертелся один и тот же рефрен: «Убрали свидетелей! Убрали!» Он с отчаянием понял, что его орлят, щеголявших сыщицким жаргоном, ловко обвели вокруг пальца. Нет свидетелей — нет преступления. И словно возвещая свою победу, туча отвратительных зеленых мух наполняла кухню громким жужжанием. Солнце слепило сквозь запыленное окошко, в кухне стояли невыносимая духота и отвратительный запах помойной лохани. Почувствовав накатывающую дурноту, студент дрожащими пальцами расстегнул ворот рубахи. «Скорее на воздух!» — приказал он себе.

Едва он хлопнул дверью, голова пошла кругом. Лестничные ступени накренились на бок, словно пароходная палуба при сильной качке, и плавно нырнули вниз. Студент ухватился за перила и бессильно сполз вниз. «Что это?» — подумал он и услышал, как Розмитальский, стоявший в воротах, испуганно спросил его:

— Вам плохо? Вы такой бледный!

Преодолевая подкатившую к горлу дурноту, Голубев прошептал:

— Надо вызволить свидетелей.

— Да, да. Надо к прокурору. Я послал за извозчиком.

С улицы донеслось мощное «Тпр-у-у!», и мальчишеский голос выкрикнул:

— Пан атаман, экипаж подан.

— Пойдемте, Владимир Степанович, разрешите я ваш поддержу. Вы так расстроены, шо на ваш лица нет, — засуетился Розмитальский.

На подгибавшихся ногах Голубев доковылял до пролетки и с трудом взгромоздился на сидение. Его мутило, на глаза накатывалась багровая пелена, а голос усевшегося напротив Розмитальского доносился через толстый слой ваты, заложивший уши. Студент машинально кивал головой, не вслушиваясь в разглагольствования содержателя ссудной кассы, что его, Розмитальского, все знают и уважают: и генерал-губернатор, и командующий округом, не говоря уж о прокуроре судебной палаты. В памяти Голубева были провалы, он не запомнил, как они доехали до Владимирской, и вдруг осознал, что находится в кабинете прокурора, и на него вопросительно смотрит Чаплинский. Еще он помнил, что молчание неприлично затянулось. Розмитальский, всю дорогу хваставший высокими связями, струсил и спрятался за спину студента. Собравшись с силами, Голубев заговорил, удивляясь тому, как плохо подчиняется язык:

— Мы пришли к вам… за помощью, — еле выговорил он. — У нас с вами, господин прокурор, имелись разногласия, но после ареста еврея Менделя Бейлиса патриоты многое вам простили…

— Да, да, мы премного довольны вашим превосходительством, — пискнул из-за его спины Розмитальский.

Голубев сглотнул вязкий ком в горле. В прокурорском кабинете было также душно, как на кухне у Чеберяков. Чувствуя, как между лопаток стекают струйки пота, а все тело стало липким, Голубев продолжал:

— Однако… под угрозой находятся главные свидетели обвинения… Женю Чеберяка и его сестер отравили и увезли в еврейскую лечебницу… Припомните дело Дрейфуса, этого подлого изменника. Во время расследования в Париже при подозрительных обстоятельствах умерли одиннадцать неугодных евреям свидетелей. В Киеве произойдет тоже самое… О чем это я… Ах, да! Проморгали детей!

— Не могу согласиться с вашим упреком, — возразил Чаплинский. — Прокурорский надзор не нянька. За детьми должны приглядывать родители.

Голубев слабо прошептал:

— Родители лишены возможности защитить детей. Их отец целыми сутками на дежурстве, а мать опять арестовали.

— Позвольте, — поднял брови Чаплинский. — Кто распорядился ее арестовать?

— Не знаю, а только здорово придумано: мать за решеткой, дети без защиты.

— Ваше превосходительство, главное, вызволить детей из еврейской больницы, — пискнул Розмитальский.

— Вы правы, — раздумчиво произнес Чаплинский, нажимая кнопку звонка. — Я прикажу освободить Веру Чеберяк. Пусть мать заберет детей домой.

«Слава Богу!» — подумал Голубев и сразу же почувствовал, что совсем обессилил от длинного разговора. Перед глазами снова поднялась багровая муть, дыхание сперло. Неверными шагами он двинулся к окну и повалился навзничь на вощеный паркетный пол.

…Ему показалось, что он сразу же приподнялся с пола, но к его удивлению в кабинете уже не было ни Чаплинского, ни Розмитальского. «Побежали за лекарем? Зачем, я в полном здравии», — подумал он, таращась на сузившиеся стены прокурорского кабинета. На стене висел какой-то блестящий предмет. Прищурившись, он узнал студенческую шпагу.

— Володька! Пришел в себя? — услышал он голос брата Алексея и только тут, с большим запозданием, понял, что лежит в кровати собственной комнаты.

Брат озабоченно говорил:

— Напугал всех до смерти! Розмитальский сказал, что ты грохнулся прямо перед прокурором. Спортсмен, а падаешь в обмороки, словно кисейная барышня?

— Ничего не помню, — прошептал студент. — Там было жарко и мухи о стекло бились. Утром мне было дурно, сейчас, кажется, прошло. Только мотает.

— Господь с тобой, Володька, — удивился брат. — Ты пять дней в себя не приходил.

— Быть не может!

— Так и есть. Отец приглашал Сикорского, еще нескольких профессоров. Они тут целый консилиум устроили. Опасались воспаления мозга. Никак не могли понять, то ли у тебя был тепловой удар, то ли сильное нервное расстройство.