Догоняй!

За последний год от налетов не стало никакого спасения. Летучие крепости каждый день обрушивали на города ливень зажигательных бомб, превращая дома и улицы в море огня. Кобэ и Токио выгорели почти дотла, миллионы людей лишились крова, половина страны лежала в руинах. И только к Хиросиме господа Б до сих пор проявляли удивительное снисхождение. Пронесутся над городом, то поодиночке, то целой стаей, и растворятся в облаках, словно и не бывало, зря только сирена орет-надрывается. Ни одной «зажигалки» не упало на улицы, ни один квартал не был разрушен. Пощадили даже порт и воинские гарнизоны с сорока тысячами солдат, слыханное ли дело!

Что-то особенное готовят, не к добру это, решили в префектуре. Жителям примерно сотни домов было велено снести собственное жилье, чтобы расчистить место для траншей от пожара, и люди покорно принялись за дело. Лишь господин Кавасаки, узнав, что его дом попал под раздачу, устроил дебош, который закончился в тюремной камере. Пока он там отдыхал, соседи сами срыли его неряшливое жилище, попутно очистив кладовку (возмещение трудов, ничего больше). Госпожа Кавасаки после этого очень кстати вспомнила, что у нее в Курэ живет незамужняя тетя, которую давно бы пора проведать, и злые языки судачили, что назад ее ждать не стоит. А вообще дурь это – дома сносить. Уж если Хиросиму до сих пор не тронули, так, верно, и не станут. Небось, кто-то из американских генералов еще до войны провел здесь славный медовый месяц со своей миссис…

И все-таки, услышав сигнал тревоги, мама закинула Юми на спину (не доверяла она этому гипотетическому генералу), Джун схватил заранее припасенный узелок с вещами, и они поспешили в общественное убежище, вырытое в склоне холма. И уже подходили к нему, когда на столбе ожил репродуктор:

– ЖИТЕЛИ ХИРОСИМЫ! ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ В СВОИ ДОМА! ВРАГ УЛЕТЕЛ! УГРОЗА МИНОВАЛА!

– Ах, эти дьяволы просто издеваются! – вскричала мама, грозя кулаком небу. – Будто нет у меня забот, как бегать туда-сюда!

И тут же, зажав ладонью рот, просеменила в сторону и выплеснула свой завтрак на обломки дома господина Кавасаки. Джун чуть со стыда не умер, а Юми залилась хохотом, барабаня ладошками по маминым плечам:

– Мамочку стошнило! Стошни-ило!

Они все-таки спустились в убежище – после приступа тошноты маме требовалось немного оправиться. Джун сразу понял, что это плохая идея. Там оставались лишь несколько соседок с детьми, которые боялись, что самолет вернется, и потому не спешили выйти, но такого гомона и вся Квантунская армия не подняла бы. Женскую болтовню заглушал визг ребятишек. Юми слезла с маминой спины, сразу влилась в их стайку и мигом перекричала всех.

Мама прислонилась спиной к бревенчатой стене, смежив набрякшие веки. Джун достал из узелка пенал и лист бумаги и попробовал что-нибудь нарисовать, но не мог сосредоточиться. Вдобавок перед глазами упорно вставало смеющееся лицо Эйко.

Малыши тем временем выбрали Юми «демоном» и повели вокруг нее хоровод:

Ка-гомэ, каго-мэ,
Птичка томится в неволе!
Кто же выпустит ее
Из кромешной темноты?
Черепашка с аистом отпрянут:
Кто там за твоей спиной?

– Каёко! – крикнула Юми.

Ребятишки покатились со смеху, особенно помянутая Каёко, потому что за спиной у Юми стоял карапуз по имени Такуя и сосредоточенно ковырял в носу.

И опять:

Ка-гомэ, каго-мэ,
Птичка томится в неволе…

– Ненавижу эту песенку… – пробормотала одна из женщин.

– Отчего же, госпожа Мидзухара? – спросила мама, приоткрыв один глаз.

– Сразу видно, госпожа Серизава, что вы из городских! Иначе бы знали, что птичка в неволе – это дитя в утробе матери, и уж коли черепаху с аистом от него отпугнули, то оно не жилец на свете…

Тут уж мама распахнула и второй глаз.

– Юми! А ну иди сюда!

Юми, разумеется, сделала вид, что не слышит. Тогда мама вскочила и сама вытащила ее из хоровода. Сестренка, конечно, захныкала, но мама отволокла ее к стене и усадила рядом.

У Джуна уже голова шла кругом. Он обливался потом, вдобавок в убежище не хватало воздуха. Зачем вообще торчать под землей, когда наверху так чудесно? Янки давно улетели… Он стал упрашивать маму отпустить его подышать, и она наконец сдалась:

– Только не вздумай далеко уходить. А если услышишь сигнал тревоги или увидишь самолет – бегом обратно!

Второе требование Джун не выполнил.

Он сидел в тенечке под бетонной стеной чьего-то сада, когда «Б-29» вновь появился над Хиросимой. Сирены безмолвствовали: одинокий самолет едва ли мог представлять серьезную угрозу и тратить на него драгоценные снаряды зенитчикам не улыбалось.