Догоняя Птицу

То тут, то там вспыхивали негромкие, но скверные ссоры. Все вдруг начали проявлять себя с неприятной, еще совсем недавно тщательно скрываемой стороны. Мелкие стычки из-за незначительных бытовых мелочей, меткие, обидные слова случались и раздавались повсюду. Еще вчера безобидные остроты попадали метко в цель и ранили. Хозяйственные дела, которые раньше все с коммунарским воодушевлением делили поровну, стали в тягость, и в нужный момент невозможно стало найти кого-то, чтобы притащить воды из родника, нарубить дров или покормить лошадей. Порядок в доме, который кое-как поддерживался общими усилиями, медленно, но неуклонно погружался в пучину энтропии. Уют сменился неустроенностью. А гармония обнажила корявый каркас, ощетинившийся острыми углами. Поначалу Лота старалась всех мирить, но потом догадалась, что ситуация изменилась в корне: ее окружал мутный хаос, забродивший первичный бульон, где она не находила себе места и чувствовала себя лишней.

То, во что в итоге выродилось их единство, невозможно было охватить ни мыслью, ни чувством.

Первым сигналом была ссора Птицы с Индейцем. На следующий день Индеец исчез.

Вторым ушел Леха. Леха, человек с темным прошлым, был единственным из всех, кто превосходно ладил с лесниками и мог бы прожить в лесничестве сколько угодно - пока самому не надоест. Но как-то раз Хмурый выдал ему, как обычно, денег и попросил спуститься в поселок за водкой и едой. Леха ушел и пропал. Его ждали, опасаясь, что по дороге с ним что-то случилось. Но ни через два дня, ни через три он не вернулся - исчез бесследно вместе с деньгами.

После этого отношения с лесниками, такие умилительно-идиллические поначалу, начали стремительно ухудшаться.

Ссорились между собой и сами лесники. Никто не знал точно, в чем дело, но как-то раз Хмурый с Игорьком подрались, и Хмурый ткнул Игорька ножиком. Рана получилась несерьезная, но жизнь в лесничестве была отравлена окончательно.

* * *

Лота понимала, что лес подошел к концу: пора возвращаться в Москву и там, в обычной жизни встретиться с Птицей заново. Он и сам проговорился однажды, что лучше было бы Лоте уехать, и в один прекрасный день - важный день в долготе незапоминающихся, ускользающих, призрачных дней - Лота забрала у Хмурого паспорт, сложила вещи в ермак и в последний раз сбегала посмотреть вниз, стоя на самом краю обрыва.

В прощальное утро над Крымом, как назло, повисла предательски жаркая синева. По-южному трещали цикады, и ничто не напоминало о пережитых холодах и невзгодах. Напоенная дождями - и непривычная к такому количеству воды - земля издавала пряные запахи: мускусные, острые, сладкие кондитерские. Все гостеприимно приглашало остаться, но Лота была непреклонна. А по правде сказать, она боялась оставаться. Она чувствовала, что судьба затеяла кропотливую возню, и каждый новый день отдаляет их друг от друга, вместо того что бы сближать. Каждый день она рисковала обнаружить что-нибудь новое и в Птице, и в обжитом доме, и в людях. И даже в себе. Она страшилась перемен. И больше всего ее отъезд напоминал бегство.

Они, то есть Лота и Птица, попрощались спокойно - им ведь скоро предстояло встретиться снова. Условились, что Лота едет прямиком в Москву, как и положено образцово-экологической первожене, а дней через десять к ней приедет Птица, верный на всем свете только Лоте и делу революции.

Когда Лота слезла с горы, прошла насквозь нижний лес и вышла на трассу, ей почти сразу удалось застопить грузовик с цистерной. Пожилой водитель-татарин в ее сторону даже не взглянул - подождал, пока она закинет ермак, влезет в кабину и устроется на сидении. Потом посмотрел на нее внимательно и вылез, прихватив с собой высокий пластмассовый стакан.

-На, пей мое вино, - сказал он.

Оказывается, в цистерне плескалась "Массандра". Водитель налил доверху стакан густого приторного портвейна. Это было очень кстати, а не то бы Лота умерла от горя, глядя, как удаляется их поворот и тот поселок между лесом и морем, где Птица покупал ей пряники.

Грузовик ехал вдоль берега, между отвесными горами с одной стороны и морем с другой. Взбираясь по склону вверх, он тужился, как страдающий запором старик. Надсадно завывал, тяжело обгоняя велосипеды и троллейбусы. Насекомые отскакивали от ветрового стекла с глухим деревянным стуком. Странно, что у таких маленьких тварей такая шумная смерть, думала Лота машинально: они ведь мягкие, особенно бабочки. Прозрачные внутренности быстро подсыхали на ветру, от крошечных жизней оставались розовые, голубые и зеленые пятна. Это потому, наверное, что они едят разные цветы: розовые внутренности - значит, шиповник, голубые - василек, желтые... желтые - не знаю, лютик, наверное.