Догоняя Птицу

Не только поведение Хмурого, но и все кругом было узнаваемо, будто явившись из полузабытого сна - притихший лес, который словно бы делал вид, что все спокойно в его обширных владениях и ничего особенного не происходит под сенью могучих ветвей. Гнилой запашок, поднимавшийся от бурой прошлогодний листвы. Клочковатый туман, готовый скрыть любого злодея - насильника и даже убийцу, а заодно заслонить своими лохмотьями любое злодеяние. Странная, неподвижная тишина, которая потворствует самым гнусным и леденящим душу вещам. Лота отреагировала моментально. Все эти она дни была начеку и уже представляла себе, как все произойдет. В ней не оставалось не капли страха. Только решимость. Решимость нечеловеческая, звериная. И она не давалась - отбивалась, царапалась, хотела ткнуть веткой в вытаращенный звериный глаз. Но до этого не дошло - отступил, нервно поддергивая на ходу штаны.

Слишком любил: не станешь обижать любимую. А может, он был поражен и испуган неожиданно встреченной в этой девушке решимостью, граничащей с ненавистью. Впрочем, ненависти особой не было: просто решимость была не по-девичьему железной, в железных одеждах - она была вскормлена тревогой и ожиданием. Страх, думалось Лоте, появляется только в том случае, когда человека застали врасплох. Если же человек закален терпением и временем, он бесстрашен. И даже, возможно, всемогущ. Зато у Хмурого на лице полыхала такая лютая печаль - печаль, для нее неожиданная, настолько она не сочеталась со всем его диким обликом - что Лота чуть не прослезилась от жалости и тут же, не выходя из кустов, все простила.

Да, Лота все ему простила, этому говяжьему леснику, и вытаращенный глаз палкой колоть не стала.

Никому не говорила, что он с ней собирался проделать без спросу в кустах, даже Птице.

По правде сказать, любовный порыв лесника вряд ли разгневал бы Птицу. Он ведь был за вселенскую, всеобщую любовь - против частной, обывательской. А раз так, почему бы не поделиться любимой с лесником? Что лесник - зверь лесной? Вовсе нет. Лесник - натуральный человек, стережет зеленое богатство своей родины. Разве виноват он в том, что люди его обидели - закатали на зону, изнуряли тяжелым трудом, а потом выпустили на свободу в чукотский поселок - никому не нужного, озверевшего, разрисованного наколками с головы до ног? Разве не нужна ему вселенская любовь? Очень нужна! Гораздо больше, чем всем остальным - наглому, самонадеянному молодняку, не нюхавшему тюремной параши.

Так рассудил бы Птица. Но рассуждать он про это не стал, потому что Лота ему ничего не сказала.

Она рассматривала его спящее молодое лицо, каштановые волосы, пересекающие загорелый, нахмуренный во сне лоб, мягкую бороду.

Она смотрела на Птицу и различала в его лице еще одно - свое собственное.

Птицын рюкзак - зеленый, страшный, полный непонятной и грозной жизни, несущий на себе отпечаток беспокойства и неподвластности никаким законам, кроме переменчивых законов сердца - валялся на полу между кроватью и окном, рядом с Лотиным красным ермаком, купленным перед отъездом по объявлению в газете. Было причудливо это соседство: ермак выглядел неуместно кичливым из-за цвета и новизны и всей своей синтетической фактуры рядом с жестокой сермяжной правдой Птицыного бэга. Лота даже собралась было их разогнать по разным комнатам или хотя бы по разным углам, но вовремя спохватилась и оставила все как есть, между окном и кроватью.

Существует же в конце концов симпатическая магия. Так отчего же ей не сработать на этот раз и не повлиять на них с Птицей через сближение принадлежащих им предметов?

Нет ничего нового под луной, но старое-то никто не отменял.

Дрожащая свеча перед темным окошком, рюкзаки на полу и спящий на матрасе Птица с Лотиным лицом. Но силуэт комнаты неумолимо проступает сквозь тьму. Брезжит рассвет. Он обманчив. Будто фосфоресцирующая глубоководная рыбина проплывает мимо окна. Сейчас она уйдет - и снова навалится тьма.

Глава двадцать пятая

Рябина. Эскимо на лавочке

Маленькая серая птичка перелетала с ветки на ветку. Посидела, вспорхнула. Потом снова уселась и запела, глядя на спящую Рябину. Птичка чирикнула, залилась трелью, а ее крошечный глаз - круглый, без выражения - смотрел на рыжий Рябинин локон, выбившийся из спальника. Будто бы птичка пела Рябине. Прилетела к Рябине - и ждала ее пробуждения.