Догонялки

Ну, положим, дело не в факте, а в желании сделать его общеизвестным. Один из германских аристократических домов имел странную семейную традицию — простыни после первой брачной ночи старательно сохранялись для потомства. В 21 веке этот шкаф с постельным бельём за несколько веков — попал в руки медиков. Проведённый анализ показал, что, за исключением двух случаев, пятна на простынях не содержат человеческой крови. Куриная, свиная, баранья…, вишнёвое варенье, рябиновый сок… Безусловно — вино, позже — встречаются томаты. И никаких проблем — вполне благопристойная благородная династия из высшей европейской аристократии. Технология введения новобрачного в заблуждение по этому поводу описана, например, в китайских «Речных заводях» — первом в истории романе в жанре «уся», ещё в 14 веке. У девчушки просто не было толковой учительницы.

Пейзане начали бурно дебатировать персону предполагаемого «ходока», который «испортил девку». Один из рассказчиков, оказавшийся, по мнению туземцев, вероятным кандидатом, возмутился до чрезвычайности:

— Да вы шо! Она ж чернавка! Да ты ж глянь-то на неё — у её же морда чёрная! Как у эфиопья. Будто со свиньёй целоваться!

Я уже говорил, что присутствие меланина в коже воспринимается на «Святой Руси» как большой недостаток. «Смуглянка-молдаванка» здесь — уродица, «второй сорт». Впрочем, это представление о женской красоте действовало не только в «Святой Руси», но и большую часть российской истории вообще. Чернышевский в «Что делать?» пишет:

«Когда Верочке подошел шестнадцатый год, мать стала кричать на нее так: „отмывай рожу-то, что она у тебя, как у цыганки! Да не отмоешь, такая чучела уродилась, не знаю в кого“. Много доставалось Верочке за смуглый цвет лица, и она привыкла считать себя дурнушкой».

Пейзане серьёзно переругались между собой этой по теме:

— Да какой же дурак на это бревно горелое залезет! Разве что — сослепу.

Дело шло к драке, но тут они дружно переключились на «разведёнку» и её нынешний целомудренный образ жизни:

— Вот же сучка! И — не даёт. Дорожится — даже и со двора не выходит. А чего теперь-то беречь-то? Раньше-то надо было. Дура немытая.

Мне было скучно. Дождик то усиливался, то ослабевал. Обложной дождь. Серость затянутого тучами неба не оставляла никакой надежды на скорый наш уход отсюда. Думать, что-то делать — было «в лом». Вчерашние… приключения продолжали отзываться болезненными напоминаниями в разных местах моего маленького, но такого многострадального тела. Вставать не хотелось. Сейчас бы овчину потеплее и с головой… После бессонной ночи, под шум дождя, придавить подушку ухом… Если бы ещё и эти… «любители поговорить о бабах» куда-нибудь убрались… Чарджи, тоже не выспавшийся, уже дремал сидя, привалившись к стене.

В голове медленно ползали остатки мыслей о переменчивости человеческих представлений о красоте, о том, какая же именно «красота спасёт мир» — с меланином или без? об извечном американском вопросе: «а что если бог — негр?», о странных отношениях французского короля Генриха Второго с его женой, о воздействии пресловутой женской плёночки на мировую историю, и о передаваемом по наследству по женской линии врождённом отсутствии этого атрибута, о необходимости завести в хозяйстве «карманного» попа, и поставить для него церковь в Рябиновке, а я в здешних церквях ещё не бывал, и «понимаю в них — как свинья в апельсинах», и надо бы попросить у вдовы ключ и сходить глянуть — какие здесь церкви бывают, о дожде, которым, похоже, закончилось лето, а у меня нет печника и остаётся, если бог даст, всего пара недель тёплого времени — «бабье лето»… а там уже настоящие дожди пойдут, а я ничего ещё толком не сделал, из-за чего долг мой — «смерть курной избе» откладывается на полгода, а это десятки тысяч русских детишек, которые помрут просто по моей ленности, неумелости, неразворотливости…

Стоп. Последняя мысль пробила пелену сонливости и выдернула меня из сладкой полудрёмы в мокрый и холодный реал.

У меня есть много недостатков. Один из самых для меня неприятных — я помню свои долги. Как говаривал Жванецкий: «Из личных недостатков — обязателен». Я потряс головой, вытряхивая остатки сонливости.

«Что ты сделал для фронта?» — был такой советский плакат. А я? У меня тут везде — «фронт». Возьми дрючок свой и обведи вокруг ног — вот линия моего фронта. Войны с этой жизнью. С-с-святорусской…

У Чарджи, сидевшего напротив, от моего движения распахнулись глаза — чутко спит. Он прокашлялся со сна:

— Надо на ночлег устраиваться. И лодку перевернуть — зальёт дождём.

Ничего иного, более «конкретно-фронтового» мне в голову не пришло.

— Лады. Дождик, вроде, стих пока. Пошли.

Поднялись да потопали. Пейзане сочувственно покивали и начали перебираться к поварне — там уже кутья доходит. А мы спустились к реке, вытащили немногое барахло, что там было — шли-то налегке, думали одним днём обернуться, перевернули лодочку кверху днищем. Уже на обратном пути я увидел в серости очередной накатывающей дождевой тучи чёрную фигурку в женском платье, поднимавшуюся от селения к церкви.