Договорились

Город гудел как обычно. Часы пик прошли, но движение еще не утихло. Прохожих стало заметно меньше. Узкая улица пустела. Только яркие фары периодически слепили глаза. В желтом свете фонарей все казалось коричневым. За домами жужжали автомобили, за горизонтом выли сирены. Что-то ломалось, что-то строилось. В доме напротив загорались и потухали окна. Люди возвращались к семьям, детям, любимым. Все вели обычную жизнь. А она шагала на громких каблуках к безлюдной автобусной остановке, едва сдерживая отвращение. Хотелось снять с себя кожу или выпустить всю кровь из вен, чтобы затем заполнить новой, нетронутой, чистой. Но приходилось мириться с ощущением собственной загаженности. Как минимум до дома.

Карина вызвала такси и села на ледяную железную скамью на остановке. Зазвонил телефон – Зайкин.

– Что-то важное? – спросила она с ходу.

– Да нет, – подавленно ответил парень. – Не успел просто кинуть тебе приглашение в приват. Ты вышла.

Веки опустились и сжались.

– У тебя десять минут, пока такси не приехало. Говори, что хотел, – всем голосом девушка пыталась выказать раздражение, а сама внутри вся стянулась, даже кошки притихли и перестали царапаться.

– Я смотрел… твое шоу.

Она задержала дыхание на несколько секунд и устремила взгляд в темное пыльное окно в жилом доме напротив.

– Мне так паршиво… – медленно говорил Зайкин. – Примерно так же, как тогда в кладовке, когда меня насиловали.

Карина сжала половыми губами вибратор внутри.

– Знаешь, так одновременно… противно и больно, и я все равно возбуждался, – выдохнул парень. – Я пришел как раз, когда ты начала ему… сосать. И не смог оторваться. Досмотрел до конца. Я извращенец, да?

В пыльном окне зажегся свет. Хрустальная люстра в форме тюльпанов засверкала белым светом. Ей пришлось опустить взгляд на этаж ниже. Там было темно и пусто.

– Это нормально. Шоу для того и делалось, чтобы возбуждать. Ты не один такой.

– Ну, да, там еще семь тысяч таких же смотрело, – хмыкнул парень.

Карина не знала, что ответить и не хотела ничего отвечать. Стыд отравлял кровь. Оскорбительные фразы отца, уже въевшиеся в сознание, повторялись друг за другом, как на сломанной пластинке: «Шалава! Дрянь! Блядское отродие!». Зайкин мерно дышал в трубку, потом заметил:

– Ты бесстрашная.

– Или бесстыжая, – усмехнулась она и опять замолчала на минуту.

В окнах второго этажа постепенно гас свет. Люди ложились спать. На других этажах наоборот зажигались. В ее окне все еще царила темнота.

– Так что хватит тратить на меня время, – проговорила она тихо и на полном серьезе. – Я сама не знаю, насколько низко я могу пасть.

– Никто про себя этого не знает, пока не придется, – Зайкин говорил, как философ.

– Я ведь с Луковским переспала ради сраного зачета, – Карина не смогла удержать голос ровным, хоть и говорила шепотом. Боль разорвала глотку.

– Видимо, иначе не могла.

Скрывать больше не было смысла. Девушка рассказала историю полностью и свои мысли, надежды и чувства, все, как воспринимала тогда и как помнила теперь. Говорить о собственном унижении было неприятно. Хотелось отречься от этого, как от неправды, но оно болело, не давая забыть, что было.

– Я знаю, что я неправильно поступила с Надей. И я бы на ее месте ответила тем же. Но Трунов-то почему так легко ей поверил? Я ведь не такая… Я вовсе не… требовала от него ничего. И даже в мыслях не было его как-то использовать. Я просто попросила о помощи, – съежившись, оправдывалась она перед Зайкиным. – Мне больше не к кому было обращаться. Я, действительно, думала, что любила его. Честно. Не понимаю, правда, теперь, за что.

В трубке слышалось заинтересованное молчание, внимательное, слушающее. Ничто ее не перебивало. Карина продолжила.

– Никто не верит, а я не хочу ни от кого зависеть. Хочу быть способной платить за себя сама. Чтобы никто не посмел меня ни в чем упрекать, чтобы выбирать самой, чтобы никого не бояться. Все считают, что показывать себя голой унизительно. Они просто не знают, как это унизительно быть бедной. Всего хотеть и ничего не мочь.

Детские воспоминания нахлынули следом. Сердце не выдерживало нагрузку и трещало по швам.

– Я лучше буду презираемой за то, что могу и делаю, чем за то, что не могу и не делаю. Зато буду делать то, что хочу. Ради этого я, действительно, на многое готова, – девушка шмыгнула носом и без паузы продолжила, не давая ему возможности что-нибудь ляпнуть. – Знаешь, у меня есть мембер постоянный, который любит есть собственное говно. А я на это смотрю и дразню его шоколадными членами, – болезненный смешок улетел в стеклянный потолок остановки. – Пока я просто смотрю, но я уже думала, что если он попросит меня делать то же самое… И знаешь, я вовсе не задумалась о том, способна ли я вообще на это. Я пыталась понять, за какую сумму я все-таки соглашусь.

Она стиснула челюсти. В горле уплотнился колючий ком.

– Так что, Зайкин, сворачивай этот цирк, – сказала Карина после очередной паузы. – Оно того не стоит.

Он хмыкнул.

– Легко сказать, сворачивай… Будто все так просто.