Договориться с народом. Избранное (сборник)

И вот, отправившись в сентябре 1851 года будто бы на свадьбу сестры, Гоголь, не испрашивая благословения о. Матвея, поехал не прямой дорогой, а окольной, через Оптину Во время этой, второй, встречи Гоголя с о. Макарием произошел эпизод, немало потешивший еще современников писателя, а в 1980 году смешно изложенный в очерке Владимира Солоухина «Время собирать камни».

Гоголь несколько раз спрашивает совета у старца по, казалось бы, пустяковому вопросу: продолжать ли ему путь на свадьбу сестры или вернуться в Москву?

Потешаясь над Гоголем, В.Солоухин восклицает: «Нашел о чем спрашивать! Ну, был бы вопрос о том – жить или не жить на свете дальше? Жечь или не жечь «Мертвые души»?»

Но эта насмешка лишь свидетельствует о том, насколько мало мы, люди иного века, понимаем проблемы духовной жизни и как плохо знаем то, что волновало Гоголя, но о чем он не мог спросить прямо.

Писатель, видимо, действительно приехал к Макарию, чтобы по ответам старца на не прямо высказанные суждения решить для себя те самые роковые вопросы: жить или не жить дальше на свете? Жечь или не жечь «Мертвые души»?

Не мог же Гоголь сказать Макарию: «Отец Матвей посоветовал мне сжечь второй том, а я хочу знать ваше мнение на сей предмет». Старец просто отказался бы с ним разговаривать, его никто не ставил судить о. Матвея. Просто по тону беседы Гоголь, видимо, понял, что Макарий по-прежнему сочувственно относится к его творчеству. А у Гоголя уже снова созрел замысел новой редакции второго тома. Поэтому его на первый взгляд странный вопрос на деле был вполне оправданным. Если старец одобряет его творчество, надо поскорее возвращаться в Москву и воплощать новый замысел, а не тащиться на Украину, не сидеть за праздничным столом, не кричать: «Горько!»

Конечно, есть обязанности по отношению к сестрам и матери. И с этой стороны колебания Гоголя понятны. За смешным для постороннего глаза эпизодом скрывалась глубокая душевная драма Гоголя, а второй приезд в Оптину призван был разрешить самые жгучие его сомнения относительно своего творчества.

Так или иначе, но в целом беседы и обмен письмами с о. Макарием были для Гоголя приятными и полезными. И на этот раз он вернулся в Москву успокоенным и умиротворенным, каким его и увидели по возвращении близкие люди.

Новая поездка в Оптину ускорила работу Гоголя над поэмой. Буквально за три месяца он не только переделал главы, не понравившиеся о. Матвею, но и переписал полностью законченный второй том (и это параллельно с созданием другого крупного произведения – «Размышления о Божественной литургии»).

Современники, вопреки позднейшим суждениям, свидетельствовали о полноте творческих сил Гоголя незадолго до его смерти. А Александра Смирнова-Россет, слышавшая в авторском чтении весь второй том, писала, что первый том поблек перед ним, ибо здесь «юмор возведен был в высшую степень художественности и соединялся с пафосом, от которого захватывало дух». Не могу спорить с почитательницей творчества Гоголя, так как не был на ее месте при чтении Гоголем его рукописи, но смею выразить сомнение в правильности ее оценки.

Возможно, талант Гоголя действительно был в полном расцвете: пейзажи, нарисованные во втором томе, были более красочные, чем в первом, призывы вроде «Русские, вперед!» зажигательны. Но это был тот же самый талант, какой проявился и в первом томе, и юмор того же рода, но ничего похожего на «величавые образы» в сохранившихся материалах не обнаруживается. Главную задачу, которую Гоголь ставил перед собой, он, видимо, не решил – и не мог решить.

Последние дни Гоголя были омрачены новыми размолвками с О.Матвеем, требовавшим от своего ученика, чтобы тот отрекся от безбожника Пушкина. А Гоголь хорошо знал, какой переворот произошел в мировоззрении великого русского поэта незадолго до его гибели. В глазах Гоголя Пушкин был не просто воплощением русского человека в полном его развитии, а посланцем из вечного мира красоты и гармонии на грешную землю.

Гоголь знал, что в Оптиной почитают и любят Пушкина, а монах Порфирий с восторгом передает свои воспоминания о встрече с поэтом.

И мысли писателя вновь и вновь обращаются к Оптиной, которую ему больше не суждено было увидеть.

После нескольких очень тяжелых разговоров с о. Матвеем Гоголь сжег и последнюю рукопись второго тома, после чего вскоре умер.

Россия преждевременно потеряла великого русскоязычного писателя, а его последнее творение в целостном виде так и не дошло до нас.