Договориться с тенью

— Фарисей. Вот это актёр! Если бы не увидела его имени под интервью, ни за что бы не поверила, что это он говорил!

— Весь мир — театр. И что вы так бурно реагируете, девушка? — как бы вступился за бывшего зятя отец. — Это же «глянец», и Павел сыграл ещё одну новую роль, теперь для широкой публики. А скорее всего — для одного человека. Мы всё делаем, ориентируясь на одного, от силы — двух близких.

— Вот как? Не знала. Я думала, что человек в первую очередь всё делает для себя.

— Или я не так сказал? — улыбнулся отец. — Разве сам себе — не близкий?

— А как тебе местечко о «мерзостных действиях людей». И это — о служебном романе? Судьи-то кто? Па, ты посчитал, сколько он раз упомянул всуе Господа?

— Иногда — всуе, иногда — по делу. Ты придираешься, дочь.

— Да он никогда в бога не верил! Очередной прикол расшалившегося мальчика.

— А я отметил, как он эту барышню, что его интервьюировала, барашкой выставил. И всё-таки интервью опубликовали. Странно.

— Ничего странного. Кто платит, тот и «девушку танцует». Журнал — коммерческий. Одна страница знаешь, сколько стоит?

— Для нашего Павла деньги не большие.

— Для нашего? Па, ты что, заблудился?

— Дочь, выбирай выражения. Я всё-таки отец тебе, а не кто попало.

— Вот! А сказал сейчас, как Ктопопало.

— София, ты до сих пор его не простила. Это плохо. Пора повзрослеть. У тебя совсем нет полутонов — только чёрное или белое. В жизни много красок, множество оттенков. А ты взяла для себя только две и пользуешься. Не стоит себя ограничивать.

— Да? А мне помнится, ещё Ньютон объяснил — белый цвет заключает в себе все цвета радуги, — парировала София.

— Ты забываешь, дочь, что человек рождается и умирает каждое мгновение. С Павлом ты сколько уже не виделась? Может быть, он так изменился, что ты нового его не знаешь совсем. А судишь.

— Я его и старого не знала. И знать не хочу.

— Твоё упрямство мне говорит об одном — ты его не простила. А возможно, и любишь до сих пор. И он тебя, кстати.

— Совсем некстати. Ты что, видишься с ним?

— Да, вижусь иногда. Ты считаешь это предательством по отношению к тебе?

— Ты сам сказал.

— София, ты не права. Ваши отношения с Павлом и мои с ним — две большие разницы, как говорят в Одессе. Ведь он вырос у нас в мастерской. Мы очень давно дружим. Я поддерживал его напряженные поиски смысла жизни, когда Павел был ещё мальчишкой.

— Вот-вот, ты и сейчас его поддержи. А то, вижу, интенсивность духовных поисков начала сказываться на его психическом здоровье!

— И свой дизайнерский салон он открыл благодаря воспитанию в нашей творческой семье, — продолжал отец, игнорируя выпады дочери. — Рос с дедом, один. Теперь совсем один остался. Родители, как уехали на север за длинным рублём, так и застряли там навечно — в вечной мерзлоте. Вам скоро по тридцать. Может быть, вы пересмотрите свои отношения? Подумай. Жизнь проходит слишком быстро, а вы живёте, как на вокзале в зале ожидания.

— Не о чем думать. Он просил тебя поговорить со мной или это твоя идея?

— Он.

— Интересно, когда?

— С месяц назад. Павел спросил о тебе. Я ответил, что всё хорошо. Он хотел увидеться с тобой, заезжал к нам за день до приезда Германа.

— И ты сказал ему про Германа?

— Да. А что, не надо было?

— Ты сказал, что Герман ко мне приезжает или к картинам?

— Сказал, что твой новый друг узнал о наследии предков и живенько примчался к нам.

— И это ты говоришь, что у меня только две краски? Чья же я дочь? Где же ваши, папа, полутона? Что, нельзя было раскрасить в радужные цвета приезд Германа? Всё-таки это я твоя дочь, а не он сын! Хоть Павел и вырос у нас в мастерской, хоть ты и поддерживал всегда его ранние и напряженные поиски смысла жизни.

Отец наконец не выдержал и расхохотался:

— Ты хотела вызвать ревность Павла? Хорошо, в следующий раз, когда увижу его, скажу, что Герман очень сожалеет, что прервал свой визит и собирается вернуться. Или, знаешь, дочь, лучше напиши мне шпаргалку для Павла, а я озвучу.

София, не найдя, что ответить, встала, метнула гневный взгляд на отца, накинула пальто и выскочила из квартиры.

Отец повернулся к мольберту, посмотрел на своё творение и улыбнулся: «Любовь жива».