Договориться с тенью

— Да, есть желание. Я деда похоронил недавно. Он воевал в партизанском отряде. Павел был не силён в религиозных обрядах, чувствовал себя скованно и не знал, как себя вести:

— Дед хотел приехать сюда, поклониться святым местам, как он их называл, но не успел… Вот я решил за него…

Они вошли в ангар с низким потолком. Кругом висели иконы, перед ними светильники.

— Напишите имя, мы помолимся за него, — показал монах на стопку листков и ручку в углу, на ящике. — Я уже пять лет живу здесь. И каждый год на День Победы сюда приезжают греки, поминают родных, вместе молимся. Они мечтают деревню восстановить, но всё как-то на уровне мечты пока и остаётся.

«А может не стоит? Может, пусть останется всё, как есть, будет напоминание потомкам, как Освенцим, к примеру. Монастырь здесь уместен, а деревню лучше бы отстроить в другом месте», — подумал Павел.

Сегодня Павлу хотелось, чтобы пришедшие на поминки люди вспомнили о причине застолья, поговорили о его деде, помянули добрым словом. Но гости после первой общались на свои темы, которые их больше волновали и были близки им. Разочарованный Павел начал быстро и методично напиваться. Вообще, он пил редко, но иногда напивался в стельку, в дрова, вусмерть, а потом долго и тяжело отходил. Сегодня был именно этот вариант, вернее — без вариантов. Ему просто необходимо было напиться. Гости разошлись. Костя с Витькой уехали. Валера не оставил друга в беде — одного среди огромного количества водки. Они сидели по разные концы длинного стола с обречённым видом и молча пили.

Стемнело. Валерка быстро «догнал» Павла и был уже в той кондиции, когда душа просит откровенного мужского разговора, типа: «Ты меня уважаешь?» Он аккуратно, как ему казалось, выуживал вилкой из салата грецкие орехи, клал в рот и тщательно пережёвывал, комментируя полезность продукта:

— Во где сила, братуха! Незаменимая вещь, я тебе скажу. Да к тому же и вкусная. Я теперь каждое утро их с мёдом трескаю. Доктор посоветовал.

— Помогает? — пьяно ухмыльнулся Павел.

— А чё смешного? — обиделся Валера. — Не всем же быть такими ги-пер-сек-су-альными, как ты.

С трудом справившись с заковыристым словом, он бросил очередной орешек в рот.

— Не завидуй. Не велика радость.

— А чё так?

— А так.

Павел помолчал, собираясь с умными мыслями.

— Са-ти-ри-азис, как утверждает уважаемая София Александровна, проявляется у ограниченных особей, свободных от творческой, ин-теллек-туальной и прочей деятельности, — пьяно выговорил Павел.

— То есть у таких животных, как я. Которые больше ни на что и не способны!

— Сука твоя София Александровна! Такое сказать про моего друга!

— Что? — зарычал Павел и встал, рывком отодвинув от себя стол. — Ты кого сукой назвал?

Он медленно надвигался на друга, устрашающе сжав кулаки. Валерка продолжал сидеть, как будто и не замечал надвигающейся грозы.

— А чё она оскорбляет? Это ж природа наша, мужицкая. Мы мужики или кто?

— Мы-то?

Павел, покачнувшись, остановился перед Валеркой. Простой вопрос застал его врасплох.

— Мы-то? Да, мы мужики, — и, подумав, добавил: — А они — бабы! Суки неверные!

— О! О чём я тебе и говорю! А ты обижаешься! Не надо, брат, обижаться. У тебя этих баб ещё будет сто штук, а друга, такого как я, — никогда. Запомни, Сатир дорогой, никогда! Давай выпьем, — и Валерка разлил по рюмкам оставшуюся в бутылке водку. — Давай, брат, за нашу дружбу! Я за тебя — и в огонь и в воду, если надо… Ну, ты, брат, знаешь.

С рюмкой в руке, покачиваясь, Валерка встал.

— Знаю, — согласился Павел.

Они выпили и крепко обнялись.

Следующее утро, как и следовало ожидать, было недобрым. Павел с удивлением обнаружил своё бренное тело в ужасно неудобном, тесном, тёмном месте. Над головой была крышка, похоже, деревянная и, похоже, гроба. Отчего он умер и когда его похоронили, Павел, как ни напрягался, вспомнить не мог. К тому же его сильно мутило. Развернуться в тесном гробу было невозможно, а писать и блевать хотелось одновременно и безотлагательно. Павел с учащённым сердцебиением поднапрягся изо всех сил и обеими руками упёрся в крышку. Она легко поддалась, и несчастный «заживо погребённый» обнаружил у крышки ещё и ножки. С невероятным облегчением Павел понял, что спал не в гробу, а под старым журнальным столом в кладовке. Как его туда занесло и зачем, осталось загадкой. Да и не суть важно, главное — он был по-прежнему жив и относительно (с большой натяжкой) здоров. Павлуша рванул в туалет. Два часа замечательного солнечного утра были потрачены на плотное общение в обнимку с унитазом. Павел не слышал, как открылась дверь, и не видел, как в её проёме материализовалась фигура верного друга. В одной руке Валерка держал ненавистную (а вчера ещё такую симпатичную) бутылку водки, в другой — трёхлитровый бидон спасительного огуречного рассола, коего поднесла сердобольная соседка баба Шура.

— Давай, брат, поправимся, — с улыбкой предложил он.

— Уйди, — с трудом разжав зубы, взмолился Павел.

И новая порция вчерашнего пития заодно с желчью вырвалась из недр мученика наружу.

— Что, так плохо?

— У-гу, — только и смог промычать Павел.

— Давно страдаешь?