Дойти и рассказать

Среди привезённых нашей корреспонденткой в Лондон фото– и видеоматериалов, показанных в телепередаче Би-Би-Си, были леденящие душу кадры, свидетельствующие о кровавой бойне, которую люди в русской военной форме устроили в мирном селе. Испятнанные пулями стены, свежие белые щепки, в которые превращены стволы фруктовых деревьев, лужи крови между растоптанными полевыми цветами, и ряд только что установленных могильных камней – вот цена, которую мирные жители Биноя заплатили за удовольствие, которое получили вконец потерявшие последнее чувство разума вояки, глумясь над несчастными, напуганными людьми.

Авторы открытого письма выражают глубокое возмущение тем, что правительства мировых держав практически ничего не делают для прекращения кровопролития в Чечне, и позволяя российской армии упражняться в садизме, воюя с беззащитным мирным населением. В заключение, отечественные правозащитники выразили надежду, что хотя бы на этот раз имена преступников в погонах будут названы, и они предстанут перед беспристрастным международным судом…»

* * *

Иногда мне уже кажется, что на самом деле всё было не так, что я многое просто не понял или понял неправильно. Мы почти не говорим об этом, да и видимся только случайно. Тем, кто не знал, в чём было дело, тому было, в принципе, без разницы. А те из нас, кто пережил это, молчат. Всю историю забыли очень быстро, в итоге оказалось, что она просто мешает людям. Да наверняка она и не одна такая… Мне странно видеть идущих по улицам улыбающихся людей, или девочек-студенток, плачущих от несданного зачёта. Когда я читаю в газетах о Чечне, я пытаюсь напомнить себе, что та жизнь существует вместе с нашей, что всё чудовищное, что происходит на той выжженной и стонущей от боли земле, происходит одновременно с праздниками, концертами, счастьем людей здесь. Я могу кричать – и на это всё равно никто не обратит внимания. А объяснить всё так, чтобы люди поняли, я всё равно не могу. Они не поймут.

Я так и не знаю, куда делся Турпал – самый страшный человек в моей жизни, почему его не было в том бою. Я боюсь встретить его ещё раз. Я никогда больше не видел «Евгения Евгеньевича» и остальных «москвичей». Они все исчезли как-то сразу – судя по всему, забрав с собой Усама. То, что мне говорили о причинах, по которым он был им нужен, я помню – но не знаю ни того, правда ли это на самом деле, ни того, что из этого в итоге получилось.

Мы вернулись в Петербург в самом начале октября, старшие ребята из штаба «Спарты» почти всё сделали за нас. У тех, кто не хотел проблем в институте, у того их не было, остальные ушли. Ирочка исчезла из города почти сразу. Кто-то сказал мне, что она забрала документы и уехала одна куда-то на север. Я так понимаю, что ей было больно глядеть на людей. Могилы у Руслана так и нет, а прийти к его родителям я сумел только один раз. Тело Алексея удалось найти и вывезти – к нашему удивлению, морские пехотинцы восприняли эту просьбу как должное. Мы с Игорем и командиром «Спарты» летели с запаянным гробом в военно-транспортном самолёте до самого Петербурга, остальных отправили на два или три дня раньше каким-то кружным путём, через Моздок и Москву. Похоронили его на Волковском, на похоронах декан его курса сказал «трагически погибший». Я часто думаю, каким бы он стал врачом…

Я еду в автобусе, до Шуваловского парка осталось ещё несколько остановок. Кондуктор смотрит в моё лицо и уходит, не потребовав почему-то денег за проезд. В моих руках лыжи, хорошие пластиковые «Fisher Aircore». Сегодня где-то минус восемнадцать, в Питере считается, что для лыж это холодновато, но зато в парке будет меньше людей. Кроме того, сегодня вторник. На зачётную неделю я вышел вовремя, а до первого экзамена ещё достаточно далеко, и я успею побыть один. Та девушка, с которой я встречался, сказала, что не может выдержать, что я так много молчу, и я понимаю, что она права. Знаю я и то, что я не один такой. Игоря я видел – он совершенно не изменился, он настоящий парень – наверное, лучший из всех нас. Он станет находкой для той женщины, которая будет достаточно умной, чтобы не копаться у него в душе.

Я думаю обо всём этом, когда бегу классическим шагом по промороженной лыжне, мимо заледеневших ёлок. Отросшие волосы под шапкой слиплись от пота, медленно падающий снег лезет в ноздри. Завтра можно попробовать съездить в Комарово или Репино, добраться мимо академических дач через озеро до могилы Ахматовой, это километров десять – или ещё лучше, пятнадцать. Людей там сейчас не бывает вообще.