Доказательства существования жизни после смерти

Апостольская проповедь о Воскресении Иисуса Христа была встречена и со стороны язычников сомнением и насмешками (Деян. 17: 31–32). Цельс, языческий полемик против христианства, живший во II веке, спрашивал, указывая на явления воскресшего Христа: «Кто видел это? Исступленная женщина, как вы говорите, и разве еще кто-нибудь из принадлежащих к той же партии, который или в болезненном состоянии увлекся мечтой, или добровольно дозволил себя обольстить мнимым видением? Так, действительно, случилось с бесчисленным множеством людей. Или же, что еще вероятнее, Он этим чудом хотел изумить людей и таким образом поощрить к плутням и других обманщиков» (Ориген. Против Цельса. Кн. 2, § 55). И для новейших язычников основа христианства – Воскресение его Основателя – продолжает до сих пор служить предметом глумления и пререкания. Рассмотрим главнейшие возражения новых противников христианства против возможности Воскресения Христа Спасителя.

Мысль, будто ученики, украв мертвое Тело своего Учителя, распустили потом молву о Его Воскресении, вообще так странна и нелепа, что новые исследователи антихристианского направления почти не решались уже повторять ее вслед за древними иудеями (насколько известно, один только Реймар, автор «Вольфенбиттельских фрагментов», разделял с иудеями эту нелепую мысль), а вместо нее стали измышлять новые возражение против истины Воскресения Христова. Так, рационалисты, в особенности Паулюс, Бардт, Шлейермахер, утверждали, что Иисус Христос не умер на Кресте, а был только приведен в состояние летаргии и потом в прохладном каменном гробу снова пришел в чувства благодаря попечению друзей и сильным запахам ароматических веществ. После этого Он показывался ученикам в разных местах и, наконец, изнемогая в томительных страданиях, умер где-то в неизвестности.

Впоследствии некоторые рационалисты (Вейсе, Эвальд, Штраус, Баур и другие тюбингенцы), признавая несостоятельность объяснения Воскресения Христова летаргическим сном, прибегли к новой гипотезе – гипотезе так называемого визионерства, или мечтательности. Они считали, что Христос, действительно умерев на Кресте, не воскресал из мертвых. Явления же, имевшие место после Воскресения, о которых рассказывается в евангелиях, были внутренними явлениями, фактами слишком возбужденного воображения Его учеников – словом, субъективными видениями, не имевшими в существе своем ничего действительного.

Не опровергая подробно этих возражений, тем более что они уже отчасти опровергаются высказанными прежде соображениями о смерти и Воскресении Иисуса Христа (вот как высказывается Штраус против гипотезы о летаргическом сне Иисуса Христа: «Вышедший из гроба полумертвый, ходящий в болезненном виде, нуждающийся во врачебных пособиях, перевязках и уходе за собой и, наконец, изнемогающий от томительных страданий человек никак не мог бы произвести на учеников то впечатление победителя смерти и владыки жизни, которое послужило основанием всей дальнейшей их деятельности. Такое возвращение только ослабило бы то впечатление, которое Иисус производил на учеников в жизни и смерти. Оно исторгло бы у них в высшей степени плачевные вопли, но никак не могло бы превратить их скорбь в воодушевление и уважение к Нему довести до обожания»). Однако ничуть не лучше и гипотеза визионерства, которую принимает сам Штраус, рассуждающий, казалось бы, так здраво и основательно. Мы не станем спрашивать его о том, каким образом призрак, созданный болезненно возбужденным воображением учеников Христовых, мог вкушать пищу перед ними, показывать им свои руки и ноги, давать осязать свои раны, беседовать с ними о Царствии Божием в продолжение сорока дней. Все это Штраус считает легендами, сочиненными впоследствии.

Поэтому нам остается спросить его: неужели и те пятьсот братий, которым, по словам апостола Павла, явился воскресший Иисус (1 Кор. 15, 6), подверглись все одновременно одной и той же галлюцинации; и если так, то по каким же физическим и психическим законам могло это случиться? Каким образом сам Павел, не являвшийся прежде учеником Иисуса и потому не заинтересованный лично в Его Воскресении, несколько лет спустя неожиданно подвергается той же самой галлюцинации, которая была у первых проповедников Воскресения? Более того, Павел увлекся ею до того, что даже стал апостолом мнимо воскресшего Христа (1 Кор. 15, 8; ср. Деян. 9, 4 и далее).

Наконец, почему всех этих визионеров, разглашающих неслыханную до тех пор вещь, ни разу не повели ко гробу Христову, чтобы, указав на лежащий там труп, сразу рассеять их иллюзию, что весьма легко и естественно было бы сделать при самом первом появлении их видений? Зачем же дали этой иллюзии возможность все более распространяться и крепнуть до того, что она сделалась непоколебимой верой, готовой идти на смерть, и произвела глубочайший нравственный переворот в человеческой мысли и жизни, или, как выражается апостол, победила мир (1 Ин. 5, 4)?