Доказательства сути

У морга уже дежурили несколько автомобилей и нервно-бледных людей – они тоже ждали вестей о своих покойниках. В лужах блестело великопостное солнце, пахло табаком, мокрой бумагой и – почему-то – горелой резиной. Подошел свекор, опять начал плакаться насчет кровных денег, которые придется тратить на похороны сына. Скотина, хотелось сказать ей, крохобор, он же сын, что ж ты за рупь жмешься, а помнишь, как ты ему по пьяни два ребра сломал, но она молчала, потому как такое даже думать неприлично. И сама она, конечно, виновата – надо было прикапливать на черный день, а она все свои гонорары-зарплаты растранжирила по пустякам и никчемностям…

Вышел молодой парень из ритуальной конторы, сказал, что сейчас подойдет работница морга, пойдете с ней сами облачать покойника или заплатите и передадите вещички ей? При этом из полуоткрытой двери морга шел такой омерзительный запах формалина, хлорки и дезинфектантов, что она отшатнулась, подавляя рвотный позыв, отдала деньги и одежду, чуть не побежала прочь, еле выслушала расписание завтрашних похорон.

Возвращалась домой пешком через весь город – хотелось выветрить горький запах смерти и убедиться в том, что пустота вокруг нее самой – кажущаяся. Вон храм при оружейном заводе, люди идут со службы, вон в торговых рядах усталые серые девушки раскладывают белорусские колготки и китайские тени для век, прогрохотал изуродованный граффити трамвай, в луже плавают мятые банки из-под «Ягуара», бомжи деловито роются в урнах – всюду жизнь, как на ее любимой одноименной картине художника Ярошенко… Смерть – это несложно, а вот жить – как у кого получается.

Друзей Сережиных она практически не знала; конечно, можно было позвонить с его мобильника, выбрать из адресной книги, но не было сил. Тем более, что отпевание и прощание с телом будет в ритуальном зале, а не дома.

Дома она с ожесточением принялась за уборку, выматывая себя, чтоб не осталось сил на рефлексию по поводу горькой судьбины. Всё хорошо, врала себе она, что Бог ни делает, то к лучшему; и книги она еще напишет угодные издателю, и с долгами рассчитается, и дома будет ремонт – главное, потерпеть, пережить эту полосу и дальше ползти по минному полю собственной судьбы. Мобильник в кармане халата то и дело тренькал – оповещал об эсэмэсках от подруг и читательниц, сочувствующих и поддерживающих. Она прочитывала сообщения, некоторым отвечала, кратко и односложно. Жам ходил следом за ней по дому, лез под руку, – тоже, видно, соболезновал, собаки всё понимают, только сказать не могут, верно?

А назавтра приехал к воротам дома дребезжащий «пазик» и под свинцовым отсыревшим небом отвез ее, Сережиных родителей и немногочисленных знакомых в ритуальный зал – отпевать раба божия Сергия. Когда она подошла к гробу, обитому праздничным бордовым плюшем, опять поразилась умиротворенному лицу мужа. Рассматривала остро-восковой его профиль, руки, от которых служителям морга удалось оттереть даже старые табачные пятна, и тихо ахнула, когда увидела на шее грубый шов через край толстой серой ниткой.

– Ой, Сереж, как зашили тебя грубо, – прошептала она. – И вокруг головы веночек этот дурацкий из тряпичных гвоздик, пошлость какая… Зачем мужчине веночек…

И тут же поняла – трепанацию делали, вот и прикрыли веночком.

Сбоку пристроился свекор и снова зазудел о неисповедимости жизненных путей, от этой бесконечной трепотни ей стало еще тошней, но она привычно стиснула зубы – терпеть было проще, чем устраивать грызню и склоку, да еще у гроба.

Пришел батюшка, роздал свечи, возгласом «Благословен Бог наш…» начал отпевание. Она смотрела на пламя своей свечи, ежилась – в зале было холодно, думала, что надо держаться, еще ведь на кладбище ехать, потом немудрящие поминки, и тогда она отдохнет, будет долго стоять под горячим душем, закутается в плед, под боком пристроится Жам, можно будет почитать что-нибудь общеукрепляющее… И скоро Пасха, душа утешится, быть может, и снова покатится жизнь, осененная благим одиночеством. Странно, что слез совсем нет, это плохо, значит, всё копится внутри и может прорваться в неподходящий момент. Так что антидепрессанты – двойную дозу – с этого дня обязательно.

Кладбище, Мыльная гора, казалось бесконечным как расширяющаяся Вселенная. Автобус вяз в раскисшей глине, рычал, встряхивался будто взмокший пес, и гроб внутри подпрыгивал и раскачивался, она придерживала его за край, боясь ненароком коснуться ледяного тела мужа. Наконец приехали, к могиле надо было пробираться по жуткой грязи, петляя среди свежих сырых холмиков с пластмассовыми венками. К месту последнего упокоения, кроме могильщиков, поначалу не подошел никто – боялись увязнуть в расползающейся по краям могилы глине. На холмик водрузили гроб, весенний ветер играл лентами на венках, шевелил лепестки тряпичных гвоздик и кружева обивки. Она подошла все же, еле вытягивая ноги из жадно чавкающей земли.

– Прости меня, Сережа, – прошептала она, прощаясь с фарфоро-желтым его лицом.