Доказательства сути

Гроб заколотили и принялись опускать в могилу. Оказалось – вырыли короче, чем надо, гроб не лез, пришлось спешно подкапывать, могильщики с брезентовыми лицами, матерясь, пихали его в чрево земли, дабы не задерживать процесс получения денег и водки. В конце концов гроб громко плюхнулся оземь и наверх из могилы выметнулась волна мутной воды – сыро было после бурной апрельской оттепели. Муж ее племянницы, Дмитрий помог поставить простой деревянный крест.

– И больше ничего, – сказала она. – Глупо-то как.

Глава вторая Попытка отдышаться

На девятый день Сережа ей приснился. Он вошел в их спальню в темно-сером костюме, который был куплен с первого ее гонорара и кипенно-белой рубашке. Стоял возле постели и смотрел на нее. Потом стал раздеваться, и снятые им вещи вдруг исчезали из его рук.

– Сережа, ты же умер, – прошептала она.

– Нет, – хмуро отрекся от факта смерти он. – Живой я.

– Но я сама видела, у тебя на шее шов после вскрытия!

– Ерунда все это, жив я. Только спина у меня вся в прыщах, – он снял рубашку и повернулся спиной. – Выдави, уже созрели.

Она проснулась с задушенным в горле воплем, села в постели, вцепившись в Жама, который принялся лизать ей руки. Поняла, что уже больше не уснуть, встала и отправилась на кухню готовить чай.

После чая, гуляя с Жамом, она отправляла эсэмэски подругам, прося помянуть Сережу, помолиться за него. Подружки были не то чтобы верующие, однако констатирующие бытие Бога, так что просьба могла подействовать на загробную мужнину участь. Подружки отвечали сочувствием, а, собственно, чем еще они могли ответить? Она вдруг поняла, что на самом деле вокруг нее нет никого близких – ни кровных, ни духовных, чтоб просто выреветься на доброй и понимающей груди.

Поздняя Пасха расщедрилась на солнце, гомонящих воробьев, купающихся в лужах голубей, котов, восседающих на заборах с изяществом медитирующих даосских монахов. Небо рвалось за свои края, вздувалось куполом, как мокрая простыня на веревке; ошалевшие от вешней свободы пчелы истерично жужжали в воздухе и звучно шмякались об калитки и окна, оставляя на них капельки желтоватого будущего прополиса. На деньги, оставшиеся от похорон, она купила простенький фотоаппарат и теперь упражнялась в съемке, регулируя режимы, фотографируя то полянку мать-и-мачехи, то соседского кота Фиму, то свежераспустившиеся крокусы… У нее возникло неотвязное и властное желание зафиксировать каждую мелочь настоящее-уходящей жизни, словно эти снимки были доказательством ее собственного существования. Эти подснежники, эта ветла, этот родник, храм и парк – они есть только потому, что она увидела и остановила их движение в небытие с помощью легкого нажатия кнопки спуска. Она подумала, что истинная жизнь, истинная сущесть – это одномоментность и есть. Имелся у нее некогда знакомый докторской степени по философии, чье сознание было насмерть заякорено на Мишеле Фуко и Жане Бодрийяре; так вот он на ее пируэты с фотокамерой цедил презрительно, что она всего лишь плодит симулякры. Ну и что ж, пусть симулякры, отвечала она, но как с ними здорово жить! Чего не сказать о тех же Кьеркегоре и Хайдеггере… А разве вся наша жизнь не есть бесконечный процесс производства симулякров и симулякров симулякров? Слава небесам, философ благополучно исчез в нехоженой дали, лелея свое одиночество, и ей остались малые невинные радости вроде сочинения стихов и опять же съемки с двадцатикратным зумом.

Набежавшее на город лето, назойливое и вздорное, лишь добавляло забот и долгов. В пустынной библиотеке она вновь и вновь пыталась вылепить из глины фразеологизмов нечто похожее на жизнь, о которой будет интересно читать. Не выходило. Тем более, что в душе обосновалась непонятная всеединая злобность, сродни паранойе и биполярному расстройству одновременно. Она старалась это давить в себе, чтобы не превратиться в бешеную и надменную тварь, которая видит вокруг не лица, а рожи, плоские, глухие рожи как на картинах Босха. Жизнь вокруг то заливалась идиотским смехом, то сплетничала и мыла кости, то капризничала и ныла, то пьянствовала и материлась, словом, делала все, чтобы стать еще сложней. И когда промозглый сентябрь возвестил о себе ударом дождевых капель в окна, она поняла: надо бежать.