Доказательство любви

И не случайно, ибо пуст был и ее банковский счет.

В прошлый раз она пыталась справиться с паникой, убеждая себя, что ее деньги недоступны. Они на месте, просто временно она не может ими воспользоваться. Восемь лет сбережений, которые должны были защитить ее от разрушительного действия времени. Она была так счастлива, сбрасывая с себя оковы мадам Эсмеральды, не надеясь на возможный доход в будущем. Она совсем забыла о панике, которую может вызвать нищета.

– Есть нечто странное в последней записи, – отметил кассир.

Лишь одна возможная странность: все ее деньги пропали.

– Обычно человек, записывающий общий остаток по счету, подводит итог в монетах. Знаете – 1-3-4 в фунтах, шиллингах, пенсах. Но кто бы ни сделал эту запись, он перевел все в шиллинги – тридцать шиллингов. Интересно почему?

Это Иуда ^[12]. Мистер Севин опустошил ее счет и оставил ей сообщение, подведя баланс. Не очень изящно, но, в самом деле, у него не было нужды заботиться об изысканности послания, когда он крал ее четыре сотни фунтов. Хотя кто, по мнению мистера Севина, был предателем, а кто преданным, Дженни сказать не могла.

Банковский клерк насмешливо рассматривал ее.

– Возможно, будет проще, – нашла в себе силы произнести Дженни, – если я просто закрою сейчас счет?

Он кивнул и принялся подсчитывать монеты. Дженни зажмурила глаза и занялась тем же. Доступная ей сумма не очень увеличилась. У нее теперь было три фунта и мелочь. Недостаточно для того, чтобы заплатить за квартиру. И тем более не хватит, чтобы предпринять что-нибудь относительно этого ограбления. Если бы у нее было больше денег, она могла бы заявить протест. Возможно, вынести дело на рассмотрение в городской суд. Ей придется нелегко отстаивать свои права. Ее история не убедит ни одного разумного человека отдать ей деньги. Кроме того, единственное доказательство принадлежности ей этих денег – счета и банковские квитанции, выписанные на имя мадам Эсмеральды, с фальшивой Дженниной подписью.

И все равно не стоит паниковать. У нее все еще была собственность, которую можно продать. Ей хватит на несколько месяцев. А после – что же, потом она что-нибудь придумает. Ей всегда это удавалось. Ее будущее не было опасным. Оно просто было… ограниченным.

– Подпишите здесь, – сказал кассир, протягивая ей лист бумаги, который Дженни подписала, так и не выйдя из охватившего ее шокового состояния.

Монеты, которые он ей протянул, не весили практически ничего в ее руке. Они не могли служить щитом от будущего, становившегося все более и более угрожающим.

* * *

Каким-то чудесным образом Неду удалось не упасть, пока слуги умывали и одевали его. Он тихо сидел, когда его камердинер намыливал ему пеной лицо и шею. Он смотрел прямо перед собой, пока его человек острой бритвой снимал щетину, готовя его к необходимости составить компанию герцогу и его дочери.

Это было не так сложно – просто сидеть и ждать в гостиной вместе со своей матерью и всеми этими каменными статуями. Ее советы производили на него такой же эффект, как медные монетки, бросаемые о стенку. Она говорила сердечным тоном о его обязанностях, его будущем. Нед хотел бы послушать ее. Она хотела ему добра. Однако ни одно из ее слов не доходило до его закрытого непроницаемой пеленой сознания.

Все, что Неду оставалось делать, – сидеть и ждать, пока не явится Блейкли и не сопроводит его в представительный каменный особняк, где жил Уар. Блейкли все устроит. Жизнь Неда. Если Уару будет угодно, его смерть.

Однако Нед не стал ждать. Вместо этого он поднялся, перебив на полуслове прочувственную речь матери. Она бросилась за ним, но он вышел прямо в открытую парадную дверь и сбежал по ступенькам, прежде чем она поняла, что произошло. Он больше не мог вынести тяжесть ее внимательной заботы.

Нед пересек улицу по прямой линии, не утруждая себя необходимостью обходить вмятины и канавки, заполненные лошадиным навозом. Этот запах – напоминание о сене и конюшне – долго сопровождал его потом.

Было уже семь часов, а он никому не сказал, куда направляется. Ни Блейкли, который сейчас, должно быть, извинялся перед леди Кэтлин. Ни дворецкому, молча распахнувшему перед Недом дверь. Ни даже своей матушке, уставившейся на него в уязвленном замешательстве, когда он молча покинул комнату.

Единственным человеком, который знал, куда направляется Нед в этот момент, был сам Нед, но даже он не понимал, почему спустя столько лет он оказался именно на этом перекрестке.

Приглушенные огни игорного дома ничем не выделяли его снаружи из хмурой череды других зданий. И бордель по правую руку от него, и опиумный притон слева были построены из того же почерневшего от угольной пыли и копоти камня, с такими же мрачными и грязными окнами. Минуло два года с тех пор, как он был здесь в последний раз.

Казалось, прошла вечность. Воспоминания о тех временах – когда над ним нависла реальная угроза изгнания из Кембриджа, угроза того, что вся жизнь его пойдет под откос, – представлялись ему столь же смутными и нечеткими, как и его теперешнее сознание.