Доказательство Рая

Отцом он был требовательным, но замечательным, с большим уважением относился к окружающим и всегда таскал в кармане своего докторского халата отвертку на случай, если во время обхода заметит где-нибудь ослабнувший винт. Все любили его: пациенты, коллеги-врачи, медсестры — словом, весь штат больницы. Что бы он ни делал — оперировал ли пациентов, занимался ли исследованиями, обучал ли молодых нейрохирургов (это была его особенная страсть) или редактировал журнал «Хирургическая неврология», чему он посвятил несколько лет, папа всегда ясно видел свою цель. После его кончины, последовавшей в 2004 году, доктор Дэвид Л. Келли-младший, многолетний партнер отца, писал: «Доктора Александера долго будут помнить благодаря его энтузиазму и высокому профессионализму, упорству и вниманию к мелочам, состраданию, честности и совершенству во всем, что он делал». Неудивительно, что я, как и многие из тех, кто знал его, относился к нему с огромной любовью и поклонением.

Очень рано, так что я даже не помню, когда это было, мама и папа сказали мне, что они усыновили меня (или «выбрали», как они выразились, потому что как только они меня увидели, то сразу почувствовали, что я — их ребенок). Они не были моими биологическими родителями, но любили меня так же, как если бы я был их собственной кровью и плотью. Я рос, зная, что меня усыновили в апреле 1954 года, в возрасте четырех месяцев, что моей родной матери было всего шестнадцать лет — она училась во втором классе старшей школы — и что она не была замужем, когда родила меня в 1953-м. Ее любимый был немного старше, но в ближайшем будущем не смог бы содержать ребенка, поэтому он тоже согласился отказаться от меня, хотя обоим это решение далось очень нелегко. Я узнал историю своего рождения, когда был совсем маленьким, так что никогда не задавал никаких вопросов и воспринимал ее так же естественно, как черный цвет своих волос, как то, что я любил гамбургеры и терпеть не мог цветную капусту. Я любил своих приемных родителей очень нежно и глубоко, как если бы между нами существовала кровная связь, и точно так же относились ко мне и они.

Моя старшая сестра Джеан тоже была приемной.

Через пять месяцев после моего усыновления мама смогла и сама забеременеть. Она родила девочку, Бетси, а спустя еще пять лет родилась наша младшая сестренка Филлис. Все мы всегда были родными друг другу. Я знал, что девочки — мои сестры, ая — их брат. Я рос в семье, которая не только меня любила, но верила в меня и поддерживала в моих стремлениях.

В том числе и в мечте, которой я «заболел» в старших классах и которую не оставлял до тех пор, пока не осуществил ее: стать нейрохирургом, как отец.

То, что меня усыновили, практически не беспокоило меня ни в колледже, ни в медицинской школе. Правда, несколько раз я приезжал в детский дом в Северной Каролине, чтобы узнать, не проявляет ли моя родная мать желания познакомиться со мной. Но в этом штате очень строго охраняется анонимность приемных детей и их биологических родителей, даже если они очень хотят воссоединиться. После двадцати лет я стал думать об этом реже, а когда встретил Холли и мы поженились, вопрос о моем усыновлении отошел на дальний план.

В 1999 году нашему сыну Эбену было двенадцать лет. Мы еще жили в Массачусетсе. Он учился в шестом классе и участвовал в проекте о семейной наследственности. Зная, что я был усыновленным ребенком, он полагал, что где-то на планете у него есть родственники, о которых ему ничего не известно, даже как их зовут. Этот проект пробудил в нем глубокий интерес к своему происхождению.

Он спросил, не стоит ли нам разыскать моих настоящих родителей. Я ответил, что и сам подумывал об этом, даже писал в детский дом в Северной Каролине, чтобы разузнать о них. Если бы мои отец или мать захотели связаться со мной, в детском доме знали бы об этом.

— В подобных обстоятельствах все вполне естественно, — сказал я Эбену. — Это вовсе не значит, что мои родители не любят меня и что они не полюбили бы тебя, если бы увиделись с тобой. Но они не хотят знакомиться с нами, потому что считают, что у нас своя семья и не стоит нам мешать.

Но Эбен не успокоился, так что я решил исполнить его просьбу и написал социальному работнику Бетти, которая работала в детском доме и помогала мне раньше в розысках. Через несколько недель, в феврале 2000 года, мы с Эбеном направлялись на машине из Бостона в Мэн, чтобы покататься на лыжах. И вдруг мне пришла в голову мысль, что нужно позвонить Бетти и узнать, не удалось ли ей что-нибудь выяснить. Я соединился с ней по сотовому, и она сказала:

— Ну, вообще-то у меня есть новости. Вы сидите?

Разумеется, я сидел за рулем, что и подтвердил, забыв о том, что веду машину сквозь снежную бурю.

— Доктор Александер, оказалось, что ваши родные отец и мать поженились.