Доказательство Рая

Понадобится вся моя жизнь, если не больше, чтобы разобраться в том, что я узнал. Данные мне знания не были преподаны, как на уроке истории или математики. Восприятие их происходило непосредственно, их не нужно было заучивать и запоминать. Знания усваивались мгновенно и навсегда. Они не утрачиваются, как это бывает с обычной информацией, иядо сих пор полностью владею этими знаниями — в отличие от сведений, полученных в школе.

Но это не означает, что я с такой же легкостью могу применять эти знания. Ведь теперь, вернувшись в наш мир, я вынужден пропускать их через мой материальный мозг с его ограниченными возможностями. Но они остаются при мне, я чувствую их неотъемлемость. Для человека, который, подобно мне, всю свою жизнь y*censored* накапливал знания традиционным образом, открытие столь высокого уровня обучения дает пищу для размышлений на целые века.

Глава 10. Единственно важное

От Холли не укрылся интерес врачей к моей поездке в Израиль. Хорошо еще, что она не понимала его подоплеки. Она и так пребывала в страшной тревоге, опасаясь, что я могу умереть. Так что ей совершенно незачем было знать, что причиной моего заболевания могла быть, так сказать, чума XXI столетия.

Мальчиком я буквально обожал отца, который больше двадцати лет заведовал Баптистским медицинским центром в университете Уэйк-Форест, что в городе Уинстон-Салем. Я выбрал карьеру нейрохирурга, потому что жаждал пойти по его стопам, хотя, конечно, понимал, что мне до него далеко.

Мой отец был глубоко религиозным человеком. Во время Второй мировой войны он служил хирургом в военно-воздушных войсках в джунглях Северной Гвинеи и на Филиппинах. Он собственными глазами видел жестокость и страдания людей, да ему и самому приходилось нелегко. Он рассказывал мне, как по ночам оперировал раненых в палатках, которые едва сдерживали потоки тропического дождя. Было так жарко и влажно, что хирурги раздевались до нижнего белья.

В октябре 1942 года, готовясь к отправке в район Тихого океана, папа женился на любимой девушке, дочери офицера. В конце войны он оказался в первой группе войск союзников, оккупировавших Японию после того, как Соединенные Штаты сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Как единственный американский нейрохирург в Токио, он был буквально нарасхват. Помимо операций на мозге он оперировал уши, нос и горло.

Учитывая столь широкую специализацию, начальство не отпускало его в Штаты до тех пор, пока «не стабилизируется ситуация». Только спустя несколько месяцев, когда японцы официально объявили о капитуляции на борту военного корабля «Миссури», стоявшего в Японском заливе, папа наконец-то получил долгожданное разрешение вернуться на родину. Однако он знал, что его непосредственный командир, увидев приказ, аннулирует его. Поэтому он дождался уик-энда, когда тот отправился в город отдохнуть и развлечься, и предъявил приказ о демобилизации его заместителю. В декабре 1945-го он поднялся на борт корабля, отправлявшегося в Соединенные Штаты, намного позже своих товарищей по полку.

Возвратившись в Штаты в начале 1946 года, он вместе со своим другом и однокашником по Гарвардской медицинской школе Дональдом Мэтсоном, который во время войны служил в Европе, продолжил обучение по своей специальности нейрохирурга. Они проходили стажировку в больнице имени Бригэма и детских больницах Бостона (главных больницах Гарвардской медицинской школы) под руководством доктора Фрэнка Д. Ингрехэма, который был последним из врачей, учившихся у доктора Харви Кушинга, считающегося отцом современной нейрохирургии. В 50 — 60-х годах XX века нейрохирурги, получившие огромную практику на фронтах Европы и Тихого океана, продолжали совершенствовать свое мастерство, как бы поднимая планку для следующего поколения нейрохирургов, то есть моих сверстников.

Мои родители росли во время Великой депрессии и были настоящими трудоголиками. Папа приходил домой к семи часам, в костюме и при галстуке, а иногда прямо в докторском халате, обедал в кругу семьи, после чего возвращался в больницу и часто брал с собой кого-нибудь из нас, детей.

Мы делали уроки в его кабинете, пока он обходил пациентов. Для папы жить означало работать, и он воспитывал нас в том же духе. По воскресеньям он заставлял меня с сестрами убирать во дворе. Если мы просились в кино, он говорил: «А кто тогда сделает эту работу?» И еще он был ужасно азартным. Каждую игру в сквош рассматривал как сражение не на жизнь, а на смерть и даже в возрасте восьмидесяти лет подыскивал себе новых противников, зачастую намного моложе его.