Доказательство рая. Подлинная история путешествия нейрохирурга в загробный мир

Эбен подъезжал к мосту 1 —495 через Потомак, ее самолет пробирался сквозь облака над ним. Она прилетела в Ричмонд, взяла напрокат машину и поехала по трассе 60.

Не доезжая нескольких миль до Линчберга, Эбен позвонил Холли.

– Как там Бонд? – спросил он.

– Спит, – ответила Холли.

– Тогда я поеду прямо в госпиталь.

– Ты уверен, что не хочешь заехать сперва домой?

– Нет, – ответил Эбен. – Я хочу видеть папу.

К отделению интенсивной терапии Эбен подошел почти в полночь. Дорожка к корпусу подернулась льдом. Когда он вошел в вестибюль, залитый ярким светом, там сидела только ночная дежурная медсестра. Она провела его в мою палату.

К тому времени все, кто дежурил у моей постели, разошлись по домам. Единственными звуками, которые слышались в этой большой, тускло освещенной комнате, было тихое попискивание и шипение аппаратов, поддерживающих жизнь в моем теле.

Увидев меня, Эбен замер на пороге. За двадцать лет своей жизни он никогда не видел, чтобы я болел чем-то серьезнее простуды. А теперь он смотрел на нечто, больше всего напоминающее труп, несмотря на все старания аппаратуры. Мое физическое тело лежало перед ним, но отца, которого он знал, здесь не было.

Или, точнее сказать, он был не здесь.

Глава 5 Другой мир

Тьма, но не плотная – как будто ты погружен в жидкую грязь, но можешь что-то видеть через нее. Или, скорее, это больше похоже на грязевое желе – оно прозрачное, но в нем все расплывается и мерцает, сдавливает со всех сторон и мешает дышать.

Сознание присутствует, но без памяти или самоидентификации – ощущения как во сне, когда ты понимаешь, что происходит вокруг, но не имеешь ни малейшего понятия, кто ты и что ты. Звук тоже есть: глубокое, ритмичное биение, отдаленное, но такое сильное, что каждый удар проходит прямо сквозь тебя. Сердцебиение? Похоже, но звучит глубже и более механически – скорее лязг металла о металл, как будто кузнец-великан бьет по наковальне где-то глубоко под землей; бьет так сильно, что вибрация проходит сквозь землю – или грязь, или желе, или что это вокруг.

У меня нет тела – во всяком случае, я его не чувствую. Я просто… здесь – в месте, где пульсирует и бьется тьма.

Когда я пишу эти строки, мне на ум приходит термин «предвечный», но там я не знал такого слова. Я вообще не знал никаких слов, они появились гораздо позже, когда я вернулся в этот мир и стал записывать свои воспоминания. Язык, эмоции, логика – все это пропало, как если бы я вернулся в развитии назад, к самому началу жизни, стал примитивной бактерией, которая незаметно овладела моим мозгом и разрушила его.

Как долго я находился в этом мире? Я не знаю. В месте, где пропадает привычное нам чувство времени, невозможно адекватно описывать свои ощущения. Я просто чувствовал (что бы ни было этим «я»), что всегда был здесь и всегда буду. И я был не против остаться здесь навсегда. Да и зачем бы мне возражать – в конце концов, это состояние бытия было единственным, какое я знал! Без воспоминаний о лучшей жизни меня не особенно заботило, где я нахожусь. Я вспомнил, что могу выжить, а могу и не выжить, но оказался настолько равнодушен к этому, что обрел замечательное чувство неуязвимости. Я не имел ни малейшего понятия, какие правила действуют в том мире, куда я попал, но я не торопился узнать их. Да и куда спешить, в конце концов?

Не могу сказать точно, когда это случилось, но в какой-то момент я стал осознавать некоторые объекты вокруг себя. Они напоминали не то корни, не то кровеносные сосуды в обширной мрачной утробе. Светясь темным, тускло-красным светом, они тянулись откуда-то сверху и уходили куда-то вниз. Это было похоже на то, как если бы я был кротом или земляным червем, который зарылся глубоко в землю, однако все же может видеть переплетенные пучки корней. Вот почему, размышляя об этом позже, я назвал это место «миром земляного червя». Долгое время я подозревал, что это могла проснуться память о том, что испытывал мои мозг, когда бактерия расплодилась в нем.

Кто бы я ни был, что бы я собой ни представлял, я был не отсюда. Надо было выбираться наружу.

Но чем больше я думал об этом (опять же, это было гораздо, гораздо позже), тем меньше смысла находил в этом объяснении. Потому что – тяжело это описать тому, кто сам не был там, – мое сознание в тот момент не было затуманено или искажено. Оно было просто… ограничено. Там я не был человеком. Я не был даже животным. Я был чем-то более древним и примитивным – одинокой точкой сознания в безвременье красно-коричневого моря.