Доказательство виновности

«Сомневаюсь, — про себя ответил Ратлидж, вовремя опомнившись, чтобы не заговорить вслух. — Если Беннет тяжело болел, в этом не было необходимости. Но готов поспорить, что Стандиш умер».

Он поблагодарил клерка и покинул Сомерсет-Хаус, не зная, что делать дальше.

Он заехал к ювелиру Галлоуэю, где его тоже ждал сюрприз.

— А я только что послал вам письмо, — сообщил ювелир, отрываясь от колец с бриллиантами, которые он раскладывал в витрине. — Я нашел художника, который нарисовал ту миниатюру. Его фамилия Маннеринг. Генри Уэстин Маннеринг. Ему позировала юная дочь его соседа. Она вышла замуж за некоего Стандиша; после замужества ее следы теряются. Маннеринг написал миниатюру, когда девушке исполнилось шестнадцать лет, и подарил ей. Не удивлюсь, если он был в нее влюблен. Сам он так и не женился, знал и славу, и богатство, а умер от холеры, не дожив и до сорока пяти лет. — Галлоуэй отпер ящик и достал оттуда миниатюру. — Вы, наверное, вернете ее владельцу. Рад, что я ее видел. Очень красивая вещица!

Ратлидж машинально взял миниатюру, поблагодарил Галлоуэя за помощь, съездил домой за дорожным саквояжем и отправился в Норфолк.

Стандиш так и не вернулся в свой домик. Соседи склонны были считать, что после войны его рассудок помутился и он покончил с собой.

— Очень грустно, — сказала владелица кондитерской, качая головой. — Такой он был славный молодой человек. Правда, тихий и довольно замкнутый, но мне он нравился. Моего сына убили на войне. Но я часто ловила себя на мысли: если бы мой Томми вернулся, возможно, он был бы таким же, как Джералд Стандиш. Неприкаянный, понимаете? Я старалась относиться к нему по-доброму.

Ратлиджу показалось, что это вполне уместная эпитафия.

Поблагодарив ее, Ратлидж собрался уходить, когда хозяйка кондитерской вдруг сказала:

— Я даже попросила у него его фотографию. Он, наверное, удивился: зачем такой старухе его фото? И все-таки на следующий день принес — наверное, понял, почему я его попросила. Он дал мне снимок, сделанный во Франции. Я повесила его в рамочку рядом с портретом Томми. Мои мальчики…

— Вы не покажете мне его фотографию? — попросил Ратлидж.

— Я освобожусь только после трех. Сможете подождать?

Ратлидж согласился. Он разыскал констебля, они вместе зашли в дом Стандиша и повесили миниатюру на место.

— Хотя что со всем теперь станет, не знаю, — заметил констебль, озираясь по сторонам. — Правда, грустно?

Ничто не указывало на родство Стандиша с Беннетами. Ратлидж не нашел ни писем, ни записей в семейной Библии, ни документов, указывающих на майорат. Если Джералд Стандиш и знал, что он — дальний родственник Беннетов, он не питал по этому поводу никаких сентиментальных чувств. И Беннеты не писали ему; не нашлось даже открытки с соболезнованиями по случаю смерти его отца. Конечно, имение Беннетов трудно назвать процветающим, красивым или знаменитым. Наверное, с годами дальнее родство почти забылось, превратилось в анахронизм тех времен, когда владение землей гарантировало деньги, положение в обществе, постоянно живущих в доме слуг и связи при дворе. И все же Ратлидж надеялся, что бабушка Стандиша сохранила для внука отцовские бумаги. Кто знает — может, и сохранила, может, и говорила, что он наследник имения? А самому Стандишу после войны все стало безразлично.

Ратлиджу казалось, что он прекрасно понимает Стандиша. Может быть, он искал смерти как спасения?

И все же Стандиш, скорее всего, умер не своей смертью. Его убили.

В четверть четвертого к нему постучала хозяйка кондитерской. Она переоделась в уличное платье, и он едва узнал ее со взбитой прической и в модной шляпке.

— Наверное, и хорошо, что я не знаю, что случилось с Джералдом, — заметила она. — Еще могу надеяться, что когда-нибудь он вернется. Но, если его тело найдут, мне хотелось бы похоронить его на том месте, где лежал бы мой Томми, если бы прожил долгую и счастливую жизнь дома. Всем нам важно знать, что мы кому-то нужны.

Ее домик находился совсем недалеко от кондитерской; на окнах висели красивые занавески, стулья были обтянуты веселеньким ситцем. Следом за хозяйкой он прошел в гостиную, и она передала ему фотографию.

— Это мой Томми, — сказала она, гладя пальцами рамку. Ратлидж понял, что ей ни на миг не хочется расставаться со снимком сына.

Он сразу подметил сходство: тот же прямой нос и решительный подбородок, та же невысокая, плотная фигура. Томми радостно улыбался в камеру, и Ратлидж подумал: скорее всего, парня сфотографировали сразу по прибытии во Францию. Здесь он еще не знает, что такое война.

— Славный молодой человек, — сказал он, возвращая матери фотографию сына.

Она подержала ее в руках и положила.

— Да… был. Я нарадоваться на него не могла. Только он был со мной так недолго. Ему всего восемнадцать исполнилось, когда он записался добровольцем.

Со вздохом она поставила фотографию назад, рядом с креслом, должно быть, своим любимым, потому что тут же на столике лежало ее вязанье. Потом взяла еще один снимок в рамке и протянула его Ратлиджу.