Дохлый таксидермист

Петров должен был отвлечь внимание маньяка и выиграть время. Дзержинский рассчитывал, что Васильченко растеряется и не выстрелит сразу, но они оба понимали, насколько это рискованно.

И все же Петров был спокоен. Сегодня он слишком долго боялся за Ильфа, и на Ганса с Васильченко его уже не хватало. Думать о том, что можно погибнуть самому, было некогда.

Дождавшись кивка Дзержинского, он постучал в дверь.

– Открывайте, Ганс!..

А дальше – короткий обмен репликами с отодвинувшим товарища Гросса таксидермистом-маньяком, выстрелы, Женя откатывается назад и падает на лестничную клетку, слышит голоса Ганса, Васильченко, да, и сам, кажется, тоже кричит в ответ.

И… и все.

Ганс ранен в ногу и теряет сознание от шока и потери крови, Васильченко получил пулю в грудь, у него задето легкое, и, кажется, он уже умирает…

«…это не Ильф, так что плевать. Хотя нет, нельзя так думать, надо помочь, сделать что-нибудь…»

Петров отгоняет тяжелые мысли. Он помогает Дзержинскому перевязывать раненых бинтами из следственного чемоданчика Ганса. Следователь приходит в себя и приносит аптечку, тяжело раненный Васильченко затихает, но потом снова открывает глаза и хрипит «он вернется». Прибегает реутовский участковый и с ним еще человек пять, и бледный от потери крови криминалист шипит что-то насчет зама Лидии Штайнберг, которого нужно срочно арестовать.

Петров выходит на лестничную клетку, чтобы не слышать, как Ганс обсуждает с Дзержинским свои живописные и разнообразные версии. И как тот отвечает:

«Как можно было подумать, что я в этом участвую?! Мало ли что мне не нравится в этом мире! Предать все достижения революции, и ради чего?! И потом, я бы действовал эффективнее, Ганс».

Петров облокачивается на перила, вспоминает, что сигареты остались в пальто, и устало закрывает глаза.

И слышит голос реутовского участкового:

– Евгений Петрович, пойдемте, я отвезу вас домой.

***

Домой они поехали не сразу: сначала завернули в приемный покой и забрали Ильфа. Иван Федорович, оказывается, успел позвонить в больницу, выяснить, что тот еще не ушел, и попросил задержаться.

Ильф ждал у крыльца – и близоруко сощурился, когда Петров протянул ему руку:

– Женя! Ужас! Вы весь в крови. Она вообще чья?

– Вот здесь, кажется, Ганса Гросса, а тут бедолаги Васильченко, – устало улыбнулся Женя. – Моей тут нет, не волнуйтесь.

Ильф фыркнул и покачал головой, но руку пожал. Сам он выглядел измученным и уставшим, но говорил, что в порядке: врачи не нашли серьезных травм, только царапины и ушибы.

– Женя, может, вы сегодня останетесь у меня? – осторожно спросил Ильф. – Ваш вид меня пугает.

Петров отказался: ему хотелось побыть одному. Иля снова фыркнул и попросил Ивана Федоровича завезти его домой за одеждой и запасными пенсне, а потом отвезти к Петрову.

– Простите, Женя, но сегодня вам не получится от меня отвязаться. Если только вы не решите совсем не пускать меня в квартиру.

– Хорошо, идемте, – сдался Петров.

Он решил, что они будут пить настойку, подаренную соседями по случаю выписки, и варить борщ. Может, Ильф проследит, чтобы он получился нормального цвета, а не как в прошлый раз.

– Замечательно. А теперь, пожалуйста, расскажите, что случилось после того, как вы оставили меня в больнице. Это важно.

Петров устало взглянул на соавтора. Реутовский участковый ввел его в курс дела по телефону, но Ильфу, конечно, требовались подробности. После остановки у общежития он даже пересел на заднее сиденье, подвинув нагрудники Ганса и промокшие пальто.

Петрову не хотелось говорить. На него наваливалась апатия. Он планировал просто посидеть в машине и помолчать, наблюдая за вечереющей Москвой. Но расстраивать Ильфа, которому с чего-то захотелось пообщаться прямо сейчас, Женя тоже не мог. Пришлось отвечать. Сначала выходило односложно, но через какое-то время Петров понял, что говорит и не может остановиться.

Про Ганса Гросса. Про Дзержинского. Про маньяка и его заказчика.

– Простите, Ильюша, вы, наверно, устали все это выслушивать, – смутился Петров.

В глазах Ильфа плескалось море тепла. Он протянул руку, коснувшись Женькиного плеча, и улыбнулся, мягко и бережно:

– Что вы, Женя. Конечно, нет. Рассказывайте, а то вы остановились на самом интересном. Что там сказал наш дохлый таксидермист Васильченко, когда очнулся?

Петров почувствовал облегчение. Но мысль о том, как ему, оказывается, было важно, чтобы его выслушали, проскользнула совсем мимолетно. История с таксидермистом была важнее.

– Васильченко сказал «он вернется». Ганс с Дзержинским думают, это он про своего нанимателя, зама Штайнберг. Его должны задержать, но Ганс сам не верит в успех. Он думает, тот уже удрал.

– Ну что ж, надеюсь, теперь ему не до нас. Мы будем спокойно жить, работать и ждать наших жен.

Петров кивнул и улыбнулся. Теперь это было легко. Напряжение последних суток отступало, и он просто радовался ощущению безопасности и тепла.

Когда они простились с реутовским участковым и поднялись в подъезд, Иля неожиданно поднял неприятную тему: