Докричаться до мира

Оксана Демченко ДОКРИЧАТЬСЯ ДО МИРА

КАРТА РЕЛАТА

200 лет спустя от МИРА В ПОДАРОК

Ночь с 2 на 3 марта по календарю Релата, планета Хьертт, Скальное плато. Йялл.

Для людей эта картина показалась бы серой. Их глазам нечего и пытаться различить столь тонкие оттенки. Подлинная красота пустыни — вне тесных границ части спектра, привычно именуемой «видимой». Впрочем, люди пока не выбирались так далеко от своего Релата, соседнего мира, расположенного ближе к солнышку и куда более уютного. Но любой волвек, однажды попавший на поверхность, никогда уже не забудет совершенства родной пустыни.

Ее каменная древняя шкура хранит тень глубинного тепла, и потому кажется им живой. Она дышит, через трещины пополняя слабенькую атмосферу. Пыльный запах Хьертта дик и необычен. Его с трудом удаляют из герметичных помещений Гнезда многоэтапные системы фильтрации.

Пустыня имеет свой характер, и весьма сложный. Может ласково гладить лохматыми лучами по шкуре, а может и выпустить когти злой песчаной бури, рвущей кожу острыми камнями, швыряющей на скалы могучими лапами ветра.

И красота этого мира, доступная зрению волвека, тоже дикая. Четыре луны, как разноцветные глаза неба, сияют над ним и дарят пустыне свои оттенки. Именно они наполняют игрой ровный — ведь тут почти нет облаков — и какой-то пресный свет довольно далекого солнца, питая его жизнью. Ночью можно иногда, очень редко, видеть все четыре спутника разом, и любоваться кружащим голову хороводом ускользающих бликов. Тогда скалы шевелятся, каждый миг меняя узор теней, а накопленное за день тепло дополняет картину мягкой подстветкой. Кажется, что пустыня потягивается и стряхивает со шкуры пыль, сияя своим истинным, ярким цветом.

Две спутницы Хьертта не дружат с солнышком, их почти невозможно приметить в дневном небе. Маскируются, скользят над скальным плато призрачными силуэтами по низким орбитам. Зато дежурят над ним каждую ночь, отмеряя время. Особенно упряма вторая, бледно-зеленая, гибнущая в последний день каждого местного месяца, чтобы тонким изломанным серпиком родиться следующей ночью, побеждая саму смерть и начать расти. Собственно, по ней и ведется счет.

Две иные хоть и торопливы, зато не так капризны. Они появляются и днем, бледные, но отчетливо различимые в своих привычных тонах. Светят и ночами, стремительно пересекая небосвод.

Пустыня красива.

И смотреть на нее радостно, потому что ее бескрайность под огромным небом очень похожа на свободу, которой у волвеков нет. Это понимают все, но больнее и полнее прочих — вожаки. Те, кто принимает боль и ответственность за всю стаю. Он как раз из числа вожаков, третий в иерархии. Или просто — Третий, имен в стае нет, откуда им взяться, если вечные запрещают речь? И как вожак, уже взрослый и опытный, он отчетливо знает, что свобода наверху — лишь призрак. Обман, навеянный радостью бега и отсутствием плотного контроля. Но все равно Третий рад новой встрече с пустыней.

Крупный, сильный, стремительный, способный в этом мире жить и даже дышать без помощи маски очень долго. Чуть сутулая спина горбится под шкурой мышцами, крепкие лапы уверенно ступают по острым камням, по необходимости выпуская на крутых склонах когти, глубоко царапающие камень. Золотые глаза впитывают знакомый и всегда новый вид, пасть невольно улыбается переменчивой красоте.

Короткие кругловатые уши усердно ловят звуки. Таков в мире пустыни он — Третий.

Волвек в лучшем возрасте, три восьмика лет и еще небольшой хвостик — короткий, как его собственный. Еще есть время для жизни, есть сила, да и умом он не обделен, — вожак, в первом восьмике иерархии дураков не держат. Ведь составляющие ее решают, как жить всем в стае.

Сегодня Третий лениво, намерено неспешно, трусил по сухой пустыне, еще не утратившей яркое багровое свечение накопленного за день тепла, оттого особенно отчетливой и объемной. Лучшее время суток — тепло, красиво и безопасно. Далеко еще поздних сумерек, угрожающих вне купола пыльной бурей. Тем более не скоро настанет пробирающее кости невыносимым холодом раннее утро.

Замысловатый узор трещин радовал глаз разнообразием. После монотонных и угловатых стандартных коридоров ненавистного Гнезда пустыня — настоящая радость.

Здесь почти нечем дышать, приходится использовать внутренние резервы, что утомляет и ограничивает передвижение. Тут нет пищи и укрытия, ночной холод выстуживает тело до окоченения, а жар полудня плавит сознание. Мелкая пыль забивает нос, заставляет глаза слезиться, оседает в легких, выкашливаясь внизу, в Гнезде, неделями, порой до рвоты мучительно и болезненно. Но все же именно в пустыне он счастлив и бодр, ее цвета изменчивы, рисунки трещин причудливы, небо над головой огромно и ничем не ограничено.