Доктор Ахтин. Возвращение

— У египтян было слово «кехкех», которым обозначалось инфернальное безумие. Если переводить буквально, то — обезьяна с мордой шакала, киноцефал. Обезьяна — передразнивает, подражает, а шакал символизирует сумерки. Сумеречное состояние сознания, которое толкает человека к безумным повторяющимся поступкам, копирующие какие-либо другие подобные действия.

— Вы хотите сказать, что Киноцефал, — майор с удовольствием назвал убийцу понравившимся ему словом, — сумасшедший?

— В некотором роде, да. У него есть какое-то психическое расстройство, которое я смогу диагностировать при личном общении.

Они замолчали. Вилентьев раскладывал по полочкам полученную информацию. Доктор Гринберг подумала о Парашистае, душевное состояние которого тоже требовало помощи специалиста. И, как продолжение своих мыслей, она сказала:

— Теперь вы видите, что убийца никак не может быть доктором Ахтиным. Это подражатель, который прячется за маской шакала и ритуалами Парашистая, пытаясь самоутвердиться.

— Мария Давидовна, — вздохнул Иван Викторович, — я же не дурак, и уже после второго убийства тоже стал сомневаться в том, что эти убийства совершает доктор Ахтин, но, как вы понимаете, это совсем не повод не искать Парашистая. Следствие по его делу не имеет срока давности, поэтому рано или поздно мы его найдем и закроем.

Мария Давидовна кивнула, грустно улыбнувшись.

15

— Алина, ты серьезно? Тебе не нравится одна из лучших картин Винсента Ван Гога? «Подсолнухи» — это же классика! Это же гениальное творение Мастера! Это одна из лучших картин, какие я знаю! — Виктор изумленно похлопал длинными ресницами. Далеко не у каждой девушки бывают такие ресницы. Алина в очередной раз позавидовала этой природной особенности сокурсника по институту культуры. И громко сказала:

— Виктор, эти твои «Подсолнухи» всего лишь букет желтых цветов в вазе. В этой картине ничего нет. Обычный натюрморт и всё. Если бы её нарисовал не этот больной на голову членовредитель, то картина в лучшем случае украшала стену какого-нибудь ботаника, а в худшем, её давно бы уже не существовало.

Они сидели в кафе-мороженое. Как обычно вечером, многолюдно и шумно, и чтобы услышать собеседника, надо говорить громко. Алина, словно не заметив протестующе поднятую руку, продолжила громко говорить:

— Да, я согласна, что Винсент Ван Гог — отличный художник, но сейчас люди его знают, в основном, по автопортрету с отрезанным ухом. То есть, им не интересно, что он там рисовал, им безразличны его картины, — Алина подняла палец, акцентируя внимание на последнем слове, — им интересно, зачем он отрезал себе ухо. Что же могло такого случилось в жизни, чтобы человек сам себе отрезал часть своего тела? Какая такая причина заставила его взять нож и отсечь свое ухо?!

— Да какая разница, зачем он это сделал?! — эмоционально всплеснул руками Виктор. — Просто посмотри на картину гения. Полюбуйся сочностью оттенков желтого цвета. Необычностью сочетания — светлое на светлом. Переплетением цветков в вазе. Умиротворением природной гармонии. Умиранием желтого огня. В этой картине так много скрытого символизма и гениальной простоты. Не надо рассматривать жизнь и личность гения, надо просто смотреть и восхищаться его произведением. Твоя беда в том, что ты никогда не пыталась увидеть это.

— Увидеть что? Витя, очнись. Какой нахрен, символизм! Ваза с желтыми цветами и всё! Это ты не знаешь, где настоящий символизм. Ладно, пошли отсюда, — сказала Алина, отодвинула пустую креманку и встала.