Доктор Булгаков

… Верхние стекла в трехстворчатом окне цветные; от этого в комнате мягкий и странный свет. В нише за письменным столом… над диваном картина Левитана: зелень и речка — русская природа, густое масло. Грусть и тишина. И сам Левитан рядом.

… Какое-то расписное деревянное блюдо, купленное Чеховым на ярмарке на Украине… С карточки на стене глядит один из братьев Чехова, задумчиво возвел глаза к небу. Подпись:

«И у журавлей, поди, бывают семейные неприятности…»

… Портреты Чехова. Их два. На одном — он девяностых годов — живой, со смешливыми глазами. «Таким приехал сюда». На другом — в сети морщин. Картина — печальная женщина, и рука ее не кончена. Рисовал брат Чехова.

… В спальне на столике порошок фенацетина — не успел его принять Чехов, — и его рукой написано «phenal…», и слово оборвано.

Здесь свечи под зеленым колпаком и стоит толстый красный шкаф — мать подарила Чехову. Его в семье назвали насмешливо — «наш многоуважаемый шкаф», а потом он стал «многоуважаемый» в «Вишневом саду»» ^{124}.

«Когда звонишь, кажется, что он дома и сейчас выйдет», — пишет Булгаков о своих впечатлениях от знакомства с чеховской обителью. Но определим контрапункт, выделим завязку этого дня. Лишь немногим более четырех лет назад в письме двоюродному брату Константину Булгакову он сожалел, что, быть может, безнадежно запоздал с приходом в литературу. За этот срок, вопреки труднейшим обстоятельствам, Михаил Афанасьевич свершил невозможное — его имя появилось в ряду наиболее читаемых авторов. И первыми крупными писателями, не просто заметившими его талант, но и в лучших традициях русской интеллигенции много сделавшими, чтобы дать реализоваться его дару, были В. В. Вересаев, а затем М. А. Волошин.

«Летом 1924 г., — вспоминает заведующий редакцией издательства «Недра» П. Н. Зайцев,[7] в редколлегию которого входил и В. В. Вересаев, — после выхода в свет «Дьяволиады» в сборнике издательства, возникла мысль «перекупить» у журнала «Россия» роман «Белая гвардия».

Я быстро прочитал роман и переправил рукопись В. В. Вересаев в Шубинский переулок. Роман произвел на нас большое впечатление. Я не задумываясь высказался за его печатание в «Недрах», но Вересаев был трезвее и опытнее меня… Направленность романа, по его мнению, по идеологическим причинам нам не подходила. Может быть, Вересаев вспомнил, как был совсем недавно принят его собственный роман «В тупике»….

В один из сентябрьских дней М. Булгаков зашел в «Недра», и я сообщил ему ответ редколлегии. Наш отказ принять «Белую гвардию» резал его. За это время он похудел. По-прежнему перебивался случайными заработками от журнальчиков.

Вдруг меня осенило.

— Михаил Афанасьевич, — обратился я к нему, — нет ли у вас чего-нибудь другого готовенького, чтобы мы могли бы напечатать в «Недрах»?…

Через неделю он принес в редакцию рукопись своей новой повести — «Роковые яйца»… Прочитав повесть, я передал рукопись Вересаеву. Вересаев пришел в полный восторг от прочитанного. В отступление от правил договоренности с Н. С. Ангарским (главным редактором «Недр». — Ю. В.), за которым оставалось последнее слово, Вересаев принял повесть для очередного альманаха, и мы с ним условились сразу сдать его в набор…»

В. В. Вересаев необычайно внимательно и трогательно относился к М. А. Булгакову. Известно, например, что Викентий Викентьевич дважды оказывал Михаилу Афанасьевичу денежную помощь, причем в поразительно тактичной, деликатной форме. Когда в 1925 г. в журнале «Россия» прекратилась публикация «Белой гвардии», а «Дьяволиада» и «Роковые яйца» оказались под несправедливым обстрелом критики, что побудило Булгакова принять в этих трудных условиях деньги, Вересаев написал ему. «Поймите, я это делаю вовсе не лично для Вас, а желая сберечь хоть немного крупную художественную силу, которой Вы являетесь носителем. Ввиду той травли, которая сейчас ведется против Вас, Вам приятно будет узнать, что Горький (я летом имел письмо от него) очень Вас заметил и ценит».