Доктор Черный

— Здесь очень близко граница, — возразил тёмнокожий. — Иногда сюда попадают… апаши из Се-стро-рец-ки, — с трудом выговорил он непривычное слово. — Осенью сюда забрались трое, оборванные, страшные… Я подал им в окошечко через дверь хлеба и денег, серебряную монету, как пять франков, такую… я забыл, как она по-русски. Да, один рубль… Ну а им показалось, должно быть, мало, стали стучать, хотели сломать дверь…

— Что же вы сделали?

— Ну а я выпустил на них Нанни. Они испугались и убежали…

— А кто это — Нанни?

— Это… да вот подождите немного, вы, вероятно, сами увидите…

— Зачем же вам в таком случае револьвер?

— Как зачем? Мало ли, что может случиться, когда живёшь совершенно один… — уклончиво ответил тёмнокожий, и по лицу его пробежало тёмное облако.

— Вы магометанин?

— Нет.

— Буддист?

Тёмнокожий отрицательно покачал головой.

— В таком случае христианин?

— Не могу вам этого объяснить, — ответил собеседник. — Я думаю… христианин. Только не так, как у вас… Я сейчас не могу объяснить.

— Вы, вероятно, из Африки?

— Нет.

— Откуда же?

— Ост-Индия, — ответил тёмнокожий.

— Ах! Вы индус?!

Беляеву сделалось даже как будто совестно, что тонкие одухотворённые черты бронзового лица своего собеседника он мог смешать с приплюснутыми физиономиями обитателей Чёрного материка.

— Да. Индус… Соли-гуру, — задумчиво произнёс молодой человек.

— Соли-гуру? Это что же?.. Каста?

— Нет, не каста. Племя… У соли-гуру нет касты. Соли-гуру — чандала! — с горечью возразил тёмнокожий, и Беляев с удивлением заметил, как сразу изменилось его лицо. Выражение глубокой тоски засветилось в его огромных глазах, и, бессильно дрожа, опустились углы губ, словно у плачущей женщины.

— Чандала? — машинально переспросил Беляев.

— Да! Чандала… Знаете, что такое чандала? — Тёмнокожий закрыл глаза и дрожащим голосом, словно декламируя, произнёс: — Рождение чандала — преступление. Чандала не могут иметь одежды, кроме одеяния мёртвых; их украшения могут быть только из железа. Чандала не может поклоняться никому, кроме злых духов. Чандала не могут соединяться в селения, жить осёдло, он должен кочевать постоянно с места на место… Чандала… — голос тёмнокожего зазвенел настоящим рыданием. — Чандала не имеет права писать правой рукой и должен буквы ставить справа налево. Тот, кто убьёт чандала, не подлежит суду…

— Что вы говорите! — возмутился Беляев, не на шутку потрясённый страшной цитатой. — Откуда эта гнусность?

— Это не гнусность. Это один из величайших законов, которому повинуется беспрекословно каждый индус. Закон Ману. Теперь вы знаете, что такое чандала? — закончил тёмнокожий, стараясь вызвать на лице прежнюю улыбку.

— Слышу, но… не верю. Никогда не поверю, чтобы теперь…

— He будем больше говорить об этом, — мягко перебил молодой человек. — Большего я вам объяснить сейчас не умею. Да вам это и не особенно интересно. Если хотите, спросите у доктора, он хорошо знает наше племя. А вам лучше всего час отдохнуть: у вас утомлённый вид.

— Нет, мне не хочется спать! — возразил Беляев. — Я лучше почитаю. Нельзя ли мне ту книжку, что лежала здесь, на столе, когда я приехал?

— Пожалуйста! Я сейчас принесу. Пройдите сюда. Здесь кабинет доктора…

Беляев встал из-за стола и, удивляясь в душе, что, несмотря на лёгкий обед, совсем не чувствует голода, направился в другую комнату.

VI

Здесь не было ничего, кроме огромного письменного стола, заваленного бумагами и брошюрами, кожаного кресла и такого же турецкого дивана. Вдоль стен тянулись открытые полки, уставленные книгами в самых разнообразных переплётах. Тут были блестящие новые сафьяновые корешки с тиснёнными золотом заглавиями, тяжёлые пожелтевшие фолианты, грубо переплетённые в бычачьи пузыри и плохо выделанную кожу. Было несколько деревянных дощечек с зажатыми между ними при помощи особых деревянных же винтов полуистлевшими листками не бумаги, а чего-то похожего на тонкую шёлковую материю.

Рядом с письменным столом в стене была дверь, так же, как и все другие в этом доме, плотно и точно пригнанная к косякам и обращавшая на себя внимание отсутствием не только замка и ручки, но вообще каких-либо выпуклостей. Открыть её отсюда казалось невозможным.

Беляев подошёл к письменному столу и, чуть не наступив на стоявшее зачем-то на полу пустое чайное блюдечко, отодвинул занавеску и выглянул в окно.

Ему сразу бросилось в глаза, что стена, в которой из кабинета была прорублена дверь, лишь небольшим горбом выступала прямо наружу. Очевидно, дверь или открывалась прямо на улицу, или… Он взглянул на вереницу отдушин, сбегавших по откосу к опушке, и сразу сообразил: дверь ведёт, очевидно, в подвал.

Он опустил занавеску и направился было к дивану, как вдруг странный шорох заставил его обернуться. Из-под колонки письменного стола наружу вытягивалось по полу что-то длинное, грязно-серое, живое… Словно переливая себя, тащилось по полу, и когда вытянулся из-под стола острый, веретенообразный конец, другой передний конец приподнялся вверх и неторопливо заворочался из стороны в сторону.