Лайма сделала вид, что меня не расслышала, из чего я заключил, что в этом ее все равно не переломить, и жаль стало пышнотелую Кумову, которой по моей милости ох как несладко, пожалуй, придется. Это было видно по Лайминому лицу, повеселевшему, очевидно, в предвкушении Любиных страданий. Похоже, счеты у них были давние, и тут уж я вряд ли что-либо мог поделать.
Обозвав себя в душе подлецом, я все-таки решил воспользоваться ее улучшившимся настроением и спросил как о чем-то вовсе не значимом для меня:
— Кстати... Ты ведь давно в Центре... Ты случайно не знаешь, кто такой Ламех?
По тому, как Лайма вздрогнула, и чурбан бы догадался, что имя ей знакомо. Однако она тут же старательно изобразила безразличие:
— Как ты сказал?.. Ламех?.. Нет, никогда не слышала... А он что, тут, в Центре? Тебе кто сказал?
Я понял, что здесь надо быть осторожнее, во всяком случае, покуда не стоит форсировать события, поэтому, зевнув, произнес:
— Не помню уже... Кажется, от кого-то услышал... А может, в книжке прочитал... Ладно, не знаешь — и не надо... Давай, что ли, спать?..
Но в глазах у Лаймы уже не было даже остатков сна. Там теперь было что-то совсем другое.
— А ты хочешь спать? — спросила она. Почему-то в такие мгновения ее прибалтийский акцент усиливался, придавая ей больше загадочности и шарма. Затем она скинула на пол свой пеньюар, приблизилась ко мне вплотную. — И теперь тоже хочешь спать?
Боже, какая у нее все-таки была фигура!.. И вся она, вся!.. Уже ни о чем другом я не мог думать.
— Совсем не хочу! — выдохнул я.
Она приказала:
— Тогда — быстро под душ!..
Когда я вернулся из ванной, Лайма, прекрасная в своей наготе, по-турецки поджав под себя ноги, восседала посреди кровати.
— Ложись на спину, — сказала она. Затем, проводя губами по моей груди, прошептала: — Лежи спокойно. И будь послушным мальчиком...
И я был послушен! Господи, как я был послушен! Каждой клеточке ее тела, каждому касанию ее губ!..
Потом, когда лежали рядом, обессиленные, она, прижавшись ко мне, спросила:
— Этот... как его?.. Ламех... Тебе про него Брюс, наверно сказал, да?..
Пора было возвращаться в действительность.
— Нет, не Брюс, — сонным голосом отозвался я. — Говорю тебе — не помню уже... Может, просто приснилось... — и сделал вид, что засыпаю.
Лайма, явно недовольная, отодвинулась и повернулась ко мне спиной. Мы, однако, оба не спали. Я думал о странных событиях этого дня и этой ночи, а Лайма... О чем она думала, один Бог может знать...
...и, распахнув дверцы шкафа, увидел круглую мягкую игрушку, подвешенную на плечики за велюровый пиджак, круглые копытца на полметра не доставали до пола.
Затем плечики сами собой развернулись, и игрушка, улыбаясь, взглянула на меня широко открытыми круглыми глазками Гюнтера.
— Что ж, приступим, — сказала игрушка. — Итак, вы назвали определенное имя. Имя Ламех, не так ли? — Внезапно мягкими пальчиками, оказавшимися неожиданно цепкими, она обхватила мою голову, чтобы я смотрел прямо в глаза, и визгливым голосом выкрикнула: — Ви плёхо понимайт по-рюсски? Sie sind mit Lameh bekannt?.. Wer er ist?.. Von wem harten Sie uber ihn?.. In die Augen zu sehen! Schnell zu antworten!..
Но ответить я не смог бы даже если бы захотел — игрушка разбухала, вот-вот готовая лопнуть, словно ее кто-то надувал, она запечатала собою мне рот и нос, мешая дышать, а хваткие пальчики не давали мне отстраниться. Лишь ценой нечеловеческих усилий мне удалось наконец чуть податься назад, чтобы хлебнуть воздуха...
Седьмая глава
УЧИТЕЛЬ ГОТЛИБ. КОНЕЦ СВЕТА И НЕМНОГО МАТЕМАТИКИ
1
...Лишь тут я проснулся — видимо, под самое утро все-таки провалился в сон и слишком неосторожно зарылся носом в пуховую подушку.
Сквозь шторы пробивался бледный утренний свет. Лайма безмятежно спала, откинувшись на другой конец огромной кровати.
Кое-как придя в себя от пережитого во сне кошмара, я вспомнил о незнакомце за стеной и уже хотел подать ему сигнал, однако вовремя остановил себя. Нет, здесь надо быть осторожнее. Придется ловить момент, когда останусь в спальне один.
...Ламех... Ламех... Почему он решил, что я — Ламех?..
* * *
Ген.-полковнику Погремухину О.С.