Доктор Ф. и другие

Двор Центра на сей раз производил весьма унылое впечатление. Решетчатый забор по периметру ограждали тесно стоявшие друг к другу автоматчики с черными масками на лицах. Во дворе никого не было, кроме одноногого инвалида со сломанной деревяшкой. Он сидел на запорошенной снегом скамейке, рядом стояла изрядно початая бутылка водки. Не глядя в нашу сторону, инвалид точил старую саблю бруском и напевал песню, заунывнейшую и, пожалуй, глупейшую из всех, что я когда-либо слыхал.

— Пять бойцов сидело на траве сырой... —

пел он.

...Сидел первый, рядом третий и второй...

Рядом с третьим — и четвертый, и шестой...

...Где же пятый?.. —

И после тяжкого вздоха отвечал самому себе:

Он в боях погиб, герой!..

Иди знай, чью горькую долю он воспевал! Уж не своего ли калеченного сотоварища?..

На нас он, орудуя своим оселком, по занятости не обратил никакого внимания. Чего никак нельзя сказать о его волкодавах.

Сначала с утробным урчанием они выбрались из конуры и некоторое время, секунды две, взирали на наше шествие по двору, пожалуй, даже с некоторым интересом... А затем вдруг, выдохнув единое «Г-г-ав», разом устремились прямо на нас...

Четверть секунды спустя красные языки и хищные пасти были уже совсем рядом...

У меня за спиной что-то шпокнуло три раза, как пиво всковыривают, и псы, чуть-чуть недолетев до нас, на пол-полете, бездыханные, обрушились в снег. Из голов у них струилась алая жижа.

Голтлиб и Гюнтер убрали в карманы пистолеты с бутылкообразными глушителями.

— Верное решение, — не оборачивась, бросил им Паламед-Заде. — А то развели, понимаешь, псарню.

Ответом ему был заунывный вой откуда-то с шестнадцатого этажа Центра. И так же заунывно, по-прежнему не глядючи в нашу сторону, подпел инвалид:

— Где же пятый?..

...Он в боях погиб, герой...

Собаки были первыми обозримыми мною жертвами нашего продвижения из Центра...

... теперь уже по-хозяйски печатая по коридору флигеля шаги. Готлиб и Гюнтер с их бесшумными «игрушками» — сзади.

Проходя мимо приемной маршальского кабинета, я мельком заглянул в щель приоткрытой двери.

Из-под письменного стола виднелись ноги, обутые в хорошо начищенные ботинки, и брючины с алыми лампасами. По другую сторону стола, неестественно повернутая, лежала голова знакомого мне генерала армии, и из виска на пол стекло уже достаточно крови, она змейкой подтекала к кадушке с укурукэси.

Генерал был второй такой обозримой жертвой нашего странного продвижения.

И выл, выл, словно невесть кого оплакивая, кто-то там, на шестнадцатом этаже....

— ...Лизанька, дружок!..

— ...Брось, Орест, имей гордость... — прозвучало из-за другой приоткрытой двери, из комнаты, погруженной во тьму. Я узнал голоса Погремухина и Снегатырева, но какие-то сдавленные, будто мучимые кем-то.

— Эти души уже, считайте, в Аиде!.. Не отвечать! Быстрее! — приказал Паламед-Заде.

Маршальские хоромы, в которых мы очутились через несколько минут, поражали необъятностью размеров и какой-то варварской роскошью. Мохнатые ковры всех оттенков накрывали каждый сантиметр пола и стен, на некоторых коврах был довольно похоже выткан Корней Корнеевич собственной персоной. Хрустальным люстрам позавидовали бы иные концертные залы, мебельные горки утопали в таком количестве фарфора и хрусталя, что во времена оны посуды, думаю, хватило бы для безбедного приема в полном составе всесоюзного съезда колхозников.

— Располагайтесь, как найдете для себя более удобным, — сказал Советник. — Все для себя необходимое вы здесь, наверняка, найдете. Уж простите великодушно — кастеляншу сегодня к вам присылать не буду: поверьте, ни к чему нам сейчас лишние глаза. Желаю здравствовать и с комфортом провести эту ночь. Предстоит, сами увидите, трудный денек, вам необходимо окрепнуть силами. — На прощание он протянул мне свою холеную руку.

Я ее пожал в надежде, что мои недавно прорезавшиеся способности что-то подскажут мне в отношении завтрашнего, столь непростого, по его словам, дня.

И не ощутил ровным счетом ничего, ни странной пустоты, ни отдаленных всплесков.

Видимо, на моем лице дошлый Советник прочитал некоторое разочарование.