Читаем Доктор Ф. и другие полностью

Доктор Ф. и другие

Вадим Вольфович Сухачевский , Вадим Сухачевский

И не ощутил ровным счетом ничего, ни странной пустоты, ни отдаленных всплесков.

Видимо, на моем лице дошлый Советник прочитал некоторое разочарование.

— Понимаю, о чем вы думаете, — придержав мою руку, сказал он. — Вы полагали, что ваши способности вечны и непреходящи. Мы в нашем аналитическом отделе исследовали сей феномен: увы, это не так! Вы способны улавливать только самые острые, самые решающие изгибы истории. Это вам не покер и не выигрыш в лотерею. То, что вам удалось почувствовать что-то касательно судьбы нашего (ныне покойного) генерала или меня, сирого (пока еще, к счастью, живого), означает лишь одно – что эти вещи в какой-то слабой степени определяют судьбу нашего грешного, уже истлевающего века. Вспомните: один ваш предшественник, умевший, если верить Великим Книгам, даже мертвых воскрешать, тем не менее, вопрошал, преданный страшной муке, примерно так: "Когда же кончится мука сия?" Он, знавший всё, — он попросту не знал и не мог знать судьбу своей бренной плоти. Ибо она-то как раз и есть самое преходящее и уходящее в нашем мире… Хорошо исследовав этот вопрос, могу сказать, что о себе, о своей судьбе, вы можете сказать столь же мало, сколь о судьбе былинки, гонимой ветрами: ее нет без этого ветра, иначе она не более чем гной-перегной…. Но однако…

— "Аще зерно не умрет"… — повторил я услышанное когда-то где-то.

— Да не умрет, не умрет! — подхватил Советник. — Так оно и останется зерном. Не более! А цель его – породить целую поросль!.. Мы, однако, ушли в слишком дальние метафорические края!.. И вот, скажу я вам, до тех пор, пока вопросы не достигнут высшего… я бы так сказал, планетарно-государственного масштаба… Сейчас, покуда срок не настал, вы – всего лишь слабые, всеми нашими силами оберегаемые деспозины, и Готлиб с Гюнтером (вместе с их верными револьверами) охраняют ваш покой. Там, за дверью, не извольте беспокоиться… И не дай вам Бог…

— Не дай нам Бог – что?.. — спросила Лиза.

— …И не дай вам Бог… — повторил советник, — до поры до времени возомнить себя чем-то большим, нежели то, чем вы покамест являетесь… — А следующее, что он произнес, было как удар под дых. — "Голубка" называлась та римская триера… "Голубка" разнесла вас по миру, как зернышки… И не дай вам Бог!.. — произнес он скорее про себя, и не успел я даже попытаться осмыслить его слова, как он, не прощаясь, вышел из наших хором.

И снова этот вой, дикий, нечеловеческий вой раздался в тот же миг с технического этажа Центра. А сквозь вьюгу опять пробивались из-за окна слова дурацкой песни одноногого ветерана, подбавлявшие тоски в сгустившуюся над Центром нехорошую какую-то хмурь:

…Сидел первый, рядом третий и второй,рядом с третьим – и четвертый, и шестой…А где же пятый?..Он в боях погиб, герой…

2

Мы с ней лежали под одеялом плечом к плечу на огромной, как яхта, маршальской кровати. Мы и так были единым целым, мы ощущали друг друга каждой порой, и не требовалась иная плотская связь.

— И все-таки, как ты думаешь, — спросила Лиза, — почему старик из "семнадцатой" ничего им так и не сказал? Какими-то крупицами он мог поделиться – ведь мы же сумели.

Именно об этом я размышлял, и какое-то смутное объяснение уже стало обозначаться.

— А ты вспомни слова этого "Заде", — сказал я. — Мы все (и старика это, наверняка, тоже касалось), все мы бессильны, пока не настает некий срок. Думаю, тут надо понимать время, когда кто-то готов нашим ощущениям внять. Ну, представь себе канун революции или, скажем, "великого перелома". Кому интересны были тогда ощущения какого-то сумасшедшего (а иначе его, наверняка, и не воспринимали)? Даже откровения великих пророков происходили только тогда, когда мир был к этим откровениям готов.

— А сейчас он готов, по-твоему? — спросила Лиза.

— Не знаю… — сказал я. — Но что-то происходит, что-то готовится, я чувствую.

Она прижалась ко мне.

— Да, — сказала, — я, кажется, тоже чувствую… И еще – знаешь, что чувствую?..

Я знал. Ибо наши чувства давно уже были едины. Я знал, я чувствовал, что ближе, роднее – никого в мире… И никогда больше, никогда!..

Мы слились в едином, каком-то всепоглощающем порыве. Так жарко, так сладко не бывало и, наверняка, не могло у меня быть больше ни с кем…

И сон забрал, такой же сладостный, как была эта любовь. Казалось, что покачиваемся на слабых волнах, лежа на палубе какого-то кораблика.

"Голубка" – вероятно, было его имя…