Доктор Фальк. Тайна серого монаха

На кофейном столике перед Василием Оттовичем лежал свежий номер «Зеленолужского вестника» — газета как раз выходила по вторникам. Был этот листок сезонным, издавался с мая по октябрь. Редактор, отставной петербуржский газетчик, пользовался услугами отдыхающих на дачах столичных журналистов (не мэтров конечно, а тех, кому нужно кушать) и студентов-словесников, а потому издание выходило довольно качественным, а подчас и хлестким. Что неоднократно вызывало гнев председателя общества благоустройства Кунина — ему от писак доставалось больше всего.

«Вестник» Фальк обычно читал с удовольствием, но в этот раз его передовица, да и большая часть номера, были посвящены убийству Шевалдиной и быстрому аресту инженера Платонова. Журналисты не стеснялись по части сгущения красок и собственных необоснованных догадок. К счастью, версия о еврейском жертвоприношении в номер не попала. «Вестник» старался следовать древней максиме «о мертвых либо хорошо, либо нечего», поэтому генеральша именовалась не иначе, как «столпом дачного общества». Однако отказать себе в едких завуалированных уколах газетчики не смогли. Например, говорилось, что «в нашем поселке, пожалуй, нет того человека, которого бы не коснулся живейший интерес Веры Павловны». Или: «ее тонкое знание человеческой натуры было непревзойденным». Фалька это раздражало — в конце концов, что журналисты «Вестника», что сама Шевалдина, по сути, занимались одним и тем же: копались в чужом грязном белье и вытаскивали его на всеобщее обозрение.

Мысли доктора вернулись к записке, оставленной Платоновым. Она ждала своего часа в верхнем ящике его письменного стола, запертом на ключ. Адресатом оказалась Екатерина Юрьевна Шкляревская — дама роковая, знойная, жена столичного присяжного поверенного, который (как и супруг ипохондрической блондинки Любимцевой) в Зеленом луге бывал редкими наездами. Фальк помнил слова Неверова о том, что Платонов и Шевалдина имели некий конфликт в связи с нелицеприятными секретами инженера. Уподобляться сплетникам он не собирался, но волей-неволей напрашивалась вполне очевидная версия: у Шкляревской и Петра Андреевича был роман, а генеральша о нем прознала. Достаточно ли это веская причина для убийства?

Василий Оттович привык иметь дело с симптомами, которые тоже могут быть двусмысленными и неоднозначными. Поэтому его мозг сам собой рассматривал эти умозаключения с позиции холодного анализа. Муж Шкляревской был не последним лицом в адвокатской среде Петербурга, водился и с чиновниками различного ранга. Узнай он о романе жены, вполне мог бы устроить сопернику сложную жизнь в столице. Платонов же приезжал в Зеленый луг три года подряд — значит, средства у него имелись, но при этом снимал он все же маленькие и дешевые дачи, каждый раз — разные. На этот раз остановился в доме Карамышевых — практически лачуге, одноэтажном зданьице на самой окраине. Следовательно, не шиковал, положение шаткое. И не важно, находится ли на государственной службе, или занят частным порядком — Шкляревский вполне мог бы постараться и оставить его без работы. А это уже, как говорят сыщики, мотив.

К тому же Василий Оттович знал и уважал урядника Сидорова. Александр Петрович ни за что не стал бы действовать, опираясь на одни только велосипедные следы. А значит, улики против инженера обнаружились, причем достаточно весомые. Возможно, Петр Андреевич даже виновен.

Вкрадчивый голос в голове Фалька напомнил — да, ты взял записку, но вопреки заявлению Платонова не давал никаких обещаний. А значит, как сказал бы более гибкий в моральном плане человек, твоя совесть формально чиста. Записка может и дальше лежать в ящике стола. Или, для уверенности, ее можно сжечь. А полиция сама со всем разберется.

Вот только моральной гибкостью Василий Оттович не обладал. Вообще. Он прекрасно знал себя и понимал, что не переданная по адресу записка будет жечь совесть до конца его дней. А если верить лютеранской вере — то и после этого момента. Поэтому выбора, как такового, не существовало. Фальк обязан был отнести заветный листок Екатерине Шкляревской.