Доктор Глас

— Маркель, — вмешался Бирк, — явно переоценивает свои мыслительные способности, коли воображает, что сумел бы рас смотреть хоть что-нибудь, хоть самый паршивенький из своих грогов с точки зрения вечности. Не в его это силах, кишка тонка. Мне помнится, я где-то читал, что сия точка зрения есть исключительная привилегия творца и вседержителя нашего. Быть может, он оттого-то и прекратил свое существование. Рецепт, верно, оказался убийственным даже и для него.

Маркель молчал. Он был серьезен и печален. По крайней мере, таким казалось мне его лицо, смутно белевшее в полумраке под большим в красную полоску тентом, и, когда он чиркнул спичкой, чтобы зажечь потухшую сигару, меня вдруг поразило, какой он уже старый. Он умрет между сорока и пятьюдесятью, подумалось мне. А ему, между прочим, уже определенно за сорок.

Вдруг Бирк, сидевший так, что ему виден был противоположный тротуар, сказал:

— Вон идет фру Грегориус, та самая, что замужем за этим гнуснейшим пастором. Одному богу известно, как могло получиться, что она ему досталась. Когда видишь их вместе, невольно отворачиваешься, чувствуешь, что простая деликатность по отношению к ней того требует.

— И пастор с ней? — спросил я.

— Нет, она одна…

— Ну да, конечно, пастор ведь еще не вернулся из Порлы.

— По-моему, она вылитая белокурая Далила, — сказал Бирк.

Маркель: Будем надеяться, что она правильно понимает, в чем ее призвание в этой жизни, и наставляет преогромнейшие рога сему назорею[9].

Бирк: Мне кажется, едва ли. Она, безусловно, религиозна, иначе этот брак не объяснишь.

Маркель: А по моему глупому разумению, было бы, напротив, необъяснимо, когда бы она сохранила хоть чуточку религиозности, живя в супружестве с пастором Грегориусом, — и, кстати, согласись, она уж никак не может быть религиознее мадам де Ментенон[10]. Истинная вера — неоценимая помощница во всех житейских обстоятельствах и никогда еще никому не мешала.

Болтливые языки наши умолкли, когда она проходила мимо. Она шла в направлении Музея и Корабельного острова. На ней было простое темное платье. Она шла ни быстро, ни медленно и не смотрела ни вправо, ни влево.

Эта ее походка… Я невольно прикрыл глаза, когда она проходила мимо. Так идут навстречу своей судьбе. Она шла, чуть нагнув голову, и полоска шеи белела под шелковой путаницей светлых волос. Улыбалась она? Не знаю. Но мне отчего-то вспомнился недавний мой сон. Той улыбки, какой улыбалась она в страшном моем сне, я никогда не видел у нее наяву, да и не хотел бы увидеть.

Когда я поднял глаза, я увидел шедшего в том же направлении Класа Рекке. Он кивнул мимоходом Бирку и Маркелю, а может, и мне, не понять было. Маркель жестом стал приглашать его присоединиться к нам, но он прошел мимо, словно бы и не заметив. Он шел по ее следу. Будто некая могущественная рука за некую невидимую нить тянула их обоих в одну и ту же сторону. И я спросил себя: куда приведет ее и его этот путь? Ах, да мне-то что за дело! Путь, которым она идет, она прошла бы и без моей помощи. Я лишь убрал немного грязи из-под ее ног. Нелегок, верно, этот путь, иначе и не бывает. Мир не бывает добр к тем, кто любит. Но ведь в конце-то концов все пути одинаково приводят во мрак, все мы там будем, что они, что всякий из нас.

— Рекке в последнее время сделался неуловим, — сказал Маркель. — Я уверен, этот пройдоха что-то затевает. Говорят, он волочится за какой-то маменькиной дочкой с приданым. Ну что ж, к тому оно шло, у него долгов, как у наследника престола. Он в руках у ростовщиков.

— А ты-то откуда знаешь? — проворчал я ни с того ни с сего брюзгливым тоном.

— А ниоткуда я не знаю, — ответил он, не моргнув глазом. — Мне и так все понятно. Низкие душонки имеют обыкновенно судить о человеке по положению его дел. Я же иду обратным путем и по человеку сужу о положении его дел. Это более логично, а уж Рекке я знаю как облупленного.

— Ты, Маркель, не пей больше виски, — сказал Бирк.

Маркель налил еще себе и Бирку, который уставился в пространство, делая вид, что ничего не замечает. К поданному мне грогу я почти не притронулся, и Маркель смерил мой стакан взглядом, исполненным тревоги и неодобрения.

Бирк вдруг повернулся ко мне.

— Скажи мне, пожалуйста, — попросил он, — стремишься ли ты к счастью?

— Думаю, что да, — ответил я. — Я разумею счастье единственно как совокупность всего того, что каждый человек на своем месте почитает для себя желательным, то есть достойным устремления. Таким образом, выходит, что все мы стремимся к счастью.